«Стареет, измучилась», — печально говорит про себя Сила, и ему становится стыдно. Мама ведь потому измучилась, что ей приходится зарабатывать и на себя, и на Силу.
…Деревенский глашатай объявил под барабанный бой, что на семь часов вечера Комитет действия созывает в Доме культуры собрание и от каждого дома должен быть представитель, речь пойдет об интересах всей общины.
Не очень-то хотелось Силе, но он пошел. Перед Домом культуры ему повстречался Милан на велосипеде.
— Так ты не больной? — удивился Сила. — А я думал, ты в постели валяешься.
Милан вздохнул с важным видом.
— Я в районе был. Ношусь как угорелый.
Эрнест попросил, чтобы его пока освободили от уроков. Он возит в район сообщения, а оттуда — инструкции. Так и сказал: «инструкции», и Силе показалось, что Милан раздувается от гордости.
— Ты на собрание? — спросил Милан. — И я приду, мне иначе никак нельзя. Может, нужно будет отвезти сообщение в район.
Сила сплюнул сквозь зубы противную, горькую слюну. Смотри, какой важный! Так тебя и пошлют в город, на ночь глядя. Давно ты от меня не получал…
Они дружили, держались вместе, но иногда и дрались, правда, не при посторонних, а только так, между собой, как и полагается приятелям.
На собрание пришла почти вся деревня. Опоздавшим пришлось стоять вдоль стен у дверей. На сцене сидел за длинным столом Комитет действия: Эрнест, Янчович, Яно Мацко и на краю стола — Танечка. Сначала выступал Янчович, за ним Эрнест. Говорили про новое правительство, про русский хлеб; говорили: теперь будем иметь то, за что боролись, теперь и в Лабудовой пойдут дела, которые до сих пор не двигались с места.
— А землю будем делить? — крикнул кто-то от дверей, и сразу в зале зашевелились шапки и платки.
— Верно, будет раздел земли или нет? Когда мы землю получим?
— Можем получить, — ответил Эрнест, и зал вздохнул: можем — это еще не ответ. В других деревнях землю давно уже разделили: в Читарах, на Беснацком, в Товарниках. Там сразу после фронта вышли в поле со шпагатом и стали отмерять: это для Дюро, это для Мишо… Только в Лабудовой ничего не сделано, хотя Гривка с Янчовичом давно составили списки и послали их в полномочное представительство в Братиславе.
Но Лабудовой вечно не везет. Все, что достается другим, их обязательно обойдет стороной. Например, дожди. В других местах льет как из ведра, пора бы уж пойти дождю и у нас — так нет же, ни капли не упадет! В других местах есть графские, немецкие или аризаторские [2] имения, которые по закону подлежат разделу. А вот вокруг Лабудовой раскинулись церковные земли, на которые не распространяется ни один из новых законов о земле, хотя их и целых шесть.
Гривка с Янчовичом составили списки, послали их в полномочное представительство, но так и не дождались ответа. Старый Грофик, арендатор капитульского имения, ходит по деревне, постукивает палочкой, растолковывает: «Вы, люди добрые, лучше не радуйтесь, церковное не будут трогать, святой отец в Риме договорился с правительством, что церковные имения останутся как есть».
Пальо Грофик, молодой хозяин, никому ничего не объясняет. Пальо строит новый телятник, до зимы он уже должен быть под крышей, и жнецов на жатву он уже нанял, а если кто-нибудь при нем обмолвится о разделе, он только плечом дернет.
Ладно, значит святой отец договорился с правительством… Но ведь то правительство скинули и сделали новое; может быть, оно сумеет…
И вы не виляйте, а говорите ясно: будет этот раздел земли или нет?
— Будет, — заявил Гривка. — Если только вы не боитесь вечного проклятия. — Он обвел зал усталыми, горячечными глазами и добавил: — Папа римский отлучает от церкви всех, кто посягнет на церковную собственность.
Зал завздыхал, шапки и платки замерли.
— А пускай меня отлучает! — раздалось из глубины зала. Дядя Шишка, мелкий, сухопарый старичок с деревянной ногой, который когда-то воевал в Сибири с Колчаком, встал и ощетинил кустистые седые брови. — Пускай осуждает меня на вечное проклятие! — кричал он и стучал палкой об пол.
— Да замолчите, ради бога! — кричали на него женщины. — Ведь это грех, грех!
Дед широко расставил ноги, воинственно завертел палкой над головами.
— А хоть бы и грех, мне все равно. Если бы этот папа приехал сюда, я бы ему в глаза сказал: «Вы мне не грозите вечным проклятием, святой отец, я вашего пекла не боюсь, я ведь с малых лет живу в пекле!» — Он откашлялся, обвел глазами зал. — Пускай отлучает меня от этой своей церкви! — пискнул он срывающимся, петушиным голосом. — Я вот что скажу: работаем, работаем, а что мы с этого имеем? Нитранский капитул, паны каноники небось и не знают, где их лабудовские земли лежат, а Грофик, что ни год, носит им деньги за пять вагонов пшеницы. Пять вагонов пшеницы, вы подумайте только, какие это деньги, а из чего они, скажите, пожалуйста? Из нашего пота! Пишите правительству, что мы в Лабудовой требуем раздела земли! — велел он Комитету действия и сел.
2
Аризаторский — принадлежащий аризатору — человеку, который с разрешения фашистских властей присваивал имущество евреев.