— Тихо! Тихо! Да успокойтесь же! — надрывалась маленькая учительница. Она стучала по столу, а потом, как ребенок, дула на красную ладонь.
Самое смешное, что она хотела выглядеть как настоящая учительница и хотела от них, чтобы они вели себя как ученики.
На шум прибежал директор. Он высокомерно покачал головой, надавал затрещин Милану и Силе, сидевшим за первой партой, — Милану досталось поменьше, Силе побольше, — крикнул:
— Тихо! — И добавил: — Шкалак, на колени!
Сила встал, медленно побрел к доске, опустился на колени и вдруг услышал что-то невероятное: учительница за него заступилась.
— Он ничего не сделал, правда, ничего, — сказала она не как учительница, а скорее как школьница, которая оправдывается перед строгим учителем. — Эти двое, — она показала на Милана и на Силу, — вели себя хорошо.
Это было так странно и, право же, так смешно, что весь класс прыснул, и Сила тоже не удержался. Он закатил глаза и постучал себя по лбу: у бедняги, мол, ум за разум зашел.
Его-то учителя всегда награждали оплеухами. Если б только это — его и били чем попадя: палкой, книгой, линейкой. В пятом классе у них был учитель, так тот ремнем порол. Бывало, как заревет: «Ложись!» — и уже отстегивает ремень.
А уж на коленях стоять! Сколько Сила ходит в школу, он всегда больше стоял на коленях, чем сидел за партой. И он уже привык. К стоянию на коленях, к побоям, к тому, что во всех случаях именно он становится козлом отпущения.
И он совсем не обиделся на директора, когда тот сказал:
— Ничего, ничего, коллега. Шкалак — это отпетый висельник.
«Ну, и чего ж ты добилась?» — подумал Сила.
Директор прошелся по классу, одному дал по рукам, другого дернул за ухо, раздал еще несколько затрещин — просто так, для порядка, потом усмехнулся, легонько, уголком рта:
— Это вам не Братислава, а деревня.
И вышел.
Учительница вздохнула, жалостливо взглянула на Силу.
Тот отвел глаза, а когда она отвернулась, сделал «ослиные уши».
Заступилась за него, скажите пожалуйста! Подумаешь, какие нежности. Нечего за меня заступаться, очень мне нужно это твое: «Он ничего не сделал». Думаешь, я хвостом завиляю, если ты скажешь: «Он ничего, он смирненький, добренький»? Ну да, я не орал, но не потому, что испугался тебя. Просто мы рисовали с Миланом забавные картинки. Да у тебя бы глаза на лоб полезли, если б ты видела наши художества, а ты: «Они ничего, они ангелочки». Правильно сказал тебе старый: это деревня. Не орали сегодня — завтра можем заорать. Это тебе не Братислава, а деревня.
На другой день снова пришлось вмешаться директору, и снова Силе досталось на орехи, хотя в этот раз он и не рисовал ничего. Он читал «Тайну застывшего крика» — отличный детектив, не оторвешься. «Ради бога, Альберт, не стреляй!» — эти слова записались на граммофонной пластинке, вот он — след, детектив уже знал имя убийцы, и вдруг — бац! бац! — «Шкалак, марш на колени!»
Хорошо еще, что Милан успел подхватить книгу; повезло ему, и теперь Силе придется ждать, пока он ее не прочитает.
— Ваши методы неудовлетворительны, коллега, — сказал директор. — Поймите, директор здесь не для того, чтобы быть при учителях полицейским.
Ученики не знали, что это такое — «методы», им было ясно одно: учительница что-то делает не так. Им нравилось, что директор бранит ее без обиняков и на глазах у всех, они были довольны и совсем не сердились, когда он их лупил и кричал на них.
Учительница шла в школу, как на пытку, и возвращалась измученная, вымотанная, с горячечными глазами. Вся деревня знала про ее беспомощность; говорят, ученики измываются над ней, а директор, мол, хочет писать в район, чтобы ее перевели куда-нибудь. Не будь она дурой, сама бы попросила перевода. Янчович и Гривка охотно бы ей помогли.
Но, видно, Танечка в самом деле была дурой.
Приходит она в национальный комитет.
— Вы товарищ Гривка? — спрашивает Эрнеста.
Эрнест кивнул, придвинул ей стул. Он ждал, что она начнет жаловаться, но нет. Она пришла к нему как к секретарю парторганизации, встать на учет и заплатить взносы.
Эрнест внес ее в список, поставил печать в партбилете.
— Собрание в четверг, у меня дома. Я живу у шоссе, третий дом от перекрестка. Милан тебе покажет. Милан Гривка, твой ученик, — это мой племянник.
Он ждал, что она скажет: «Хорош гусь этот твой племянничек» — или что-нибудь в этом роде.
Но Таня только улыбнулась.
— Ничего, сама найду.
И протянула ему руку.
— А в школе у тебя как? — не утерпел Эрнест. — Я слышал…
— А ты не слушай, — оборвала она его. — Как-нибудь сама разберусь.