— Совещание было в районе. Придется нам поторопиться с этим сельскохозяйственным кооперативом. Стерню еще кой-как перепашем на коровах, а на осеннюю пахоту нам обещают трактор.
И словно в ответ, вдали раздалось тарахтение трактора, который как раз принялся за стерню на Церовом — невысоком продолговатом холме за Яблоневой, принадлежавшем государственному хозяйству.
Еще неделю назад на Церовом холме волновалась пшеница, яровая, безусая, с тяжелыми колосьями. Сегодня от нее осталась только золотисто-желтая, низко срезанная стерня — казалось, на холм накинута широкая золотая сеть. Трактор полз по краю поля и выводил вокруг блестящей сети темно-кофейную ленту.
— Ну и дает! — с завистью сказал Яно. — До вечера подымет почитай что весь Церовый.
Телка испугалась тарахтения трактора, опять зачудила: мотала головой, пока не вытрясла шпильку из ярма. Хорошо еще, что Яно вовремя подскочил к ней.
— Ей-богу, сбрую куплю ей, подлой! — свирепствовал Яно.
— Я ж тебе говорю, не понадобится, — успокаивал его Эрнест. — Осенняя вспашка уже будет как здесь, на Церовом. Получим грофиковский «фордзон» с плугами и культиватором.
Они провожали взглядом трактор, медленно скрывавшийся за выпуклостью холма. Потом надели ярмо и на коров Гривки, прицепили плуг и тронулись домой.
— Жалуемся на плохие урожаи, — говорил Эрнест, словно размышляя вслух. — А скажи, пожалуйста, каким же им еще быть? Что мы даем земле? Одну вспашку, и ту на коровенках. Потом жалуемся, что хлеба жидкие, колос от колоса не слыхать голоса, кругом один поповник да волчий мак. А этим сыт не будешь.
— Да что ты меня агитируешь? — ощетинился Яно. — Меня агитировать незачем, я готов хоть завтра. Вон ту агитируй! — он ткнул кнутовищем в сторону воза, выезжавшего с проселка на шоссе.
На возу сидела Магда Палушова, золовка Аполы Палушовой, той, что вечно жалуется на сердце.
— Ты вот таким скажи: будем делать кооператив, подавайте заявления.
Магда остановила коров, слезла с воза. Она делала вид, что возится с ярмом, но, судя по всему, просто поджидала, когда мужики поравняются с ней.
— Ты что в меня кнутом тычешь? — окликнула она Мацко по-мужски хриплым голосом. — И у меня кнут есть. Смотри, как бы не огрела!
Яно рассмеялся:
— Хорошо, что вы нам повстречались. Эрнест вот аккурат возвращается из города, с совещания. Будет переписывать людей, которые захотят пахать машинами. А я говорю: тетку Палушову уговорим первую. Она у нас не хуже мужика: сама пашет, боронит, сеет; такая пойдет обязательно.
— Шалопут взбалмошный! — буркнула она и отвернулась к Эрнесту: — В самом деле ездил о машинах говорить, Эрнест?
— Ездил, тетушка. Хотим собрать людей… Ну а вы, пойдете к нам?
Магда поправила выгоревший платок на голове.
— Что тебе сказать, парень? — заговорила она серьезно, озабоченным голосом. — Всякое услышишь меж людьми. Один говорит так, другой этак. Ну, а я как подумаю, помозгую, так, может, и пристану к вам. Шестой десяток мне пошел, не знаю, на сколько еще меня хватит. Штефан все больше у Грофика, а все хозяйство на мне. Апола, сам знаешь, не работница: чуть что, за сердце хватается.
Яно с Эрнестом переглянулись: смотри ты, кто бы мог о ней подумать?
А Магда, словно испугавшись, что наговорила лишнего, стегнула коров, воз тронулся, запрыгала коса, лежавшая на люцерне.
«Кто бы мог о ней подумать?» — удивлялся про себя и Милан.
Магда Палушова, высокая, костистая, крепкая как мужик, управлялась с палушовским хозяйством почитай что сама. Ее прозывают батраком и недолюбливают из-за неуживчивого нрава. Если где увидит плохо окученный картофель или кукурузу, заглохшую в бурьянах, обязательно отчитает хозяев за нерадивость. Мальчишек, разводивших костры поблизости от деревьев или стогов соломы, она гнала кнутом и швырялась в них комьями земли. «Чертовка, ведьма!» — кричали мальчишки и показывали ей язык.
Но она не была ни чертовкой, ни ведьмой, а просто до времени состарившейся женщиной, вся жизнь которой — сплошной рабочий день без отдыха. Только сейчас Милан заметил, что руки у тетки Магды сухие как дерево, жилистые, искореженные непосильным трудом. Заметил выцветший платок на седых волосах, заплатанную блузку, покрытые венами ноги в мужских башмаках и почувствовал, что ему искренне жаль ее.
Они въехали в деревню, остановились перед домом Гривки.
— Когда будем созывать подготовительный комитет? — спросил Эрнест.
— Да, по мне, хоть сейчас.
Но люди сейчас в поле, поэтому договорились собраться в воскресенье.