Эрнест вздохнул:
— Вспугнул ты его. С такими нужно осторожно, с умом, а ты сразу: бац, бац…
— Тогда сам бы и ходил агитировать, — буркнул Яно.
Эрнест молча проглотил упрек. Из ящика стола вытянул стопку бланков и положил на нее руку.
— Вот заявления, мужики, — сказал коротко. — Мы, комитетчики, должны быть первыми.
Все притихли, даже старый Шишка перестал попыхивать трубочкой. Яно Мацко невольно спрятал руки в карман. Моснар глядел на бланки так, словно ждал, что они вот-вот взорвутся. Он бледнел, краснел, растерянно ерошил и без того взлохмаченные волосы. Таня помалкивала, вглядывалась в лица комитетчиков.
Эрнест отвинтил колпачок авторучки, посмотрел на свет, есть ли чернила, взял верхний бланк, надписал сверху большую, четкую единицу и подписался внизу: «Эрнест Гривка, Лабудова, дом № 158».
Обвел взглядом членов комитета и подал перо Янчовичу. Ондрей подписался и намалевал вверху двойку.
Старый Шишка напялил очки, подержал перед ними бланк, медленно зашевелил губами, спросил:
— Одинаковые они?
— Все одинаковые.
— Тогда и читать незачем. Давай ручку.
Четвертый бланк придвинул к себе Яно Мацко и украсил его узорчатой подписью с хвостиком.
У Моснара перо зарылось в бумагу, он чертыхнулся, скомкал бланк, швырнул его под стол. Эрнест тут же подсунул ему новый, и Моснар вывел кривыми, дрожащими буквами: «Номер 5 — Моснар Ян».
Заявление номер 6 подписала Татьяна Миттермайерова, директор школы, хотя земля у нее была разве только в цветочном горшке.
…В комнате воцарилось молчание, почти осязаемое и такое странное, что даже Милан затаил дыхание.
— Так, отгуляли девки пасху, — раздался голос старого Шишки. — Теперь не грех бы и обмыть это дело. — Он пошевелил седыми гусеницами бровей, повернулся к Милану: — Сбегай к нам, сынок, пусть старуха пришлет нам крыжовниковой. Только не новую наливку проси, а прошлогоднюю.
Когда Милан вернулся с бутылкой, комитетчики ругались вовсю.
— Больше надо людей! — кричал Яно Моснар. — Сорок пять га — это же курам на смех!
— Лучше меньше, да верных, — возражал ему Янчович. — Не бойся, еще придут проситься. Что скажешь, Эрнест?
Эрнест укладывал бумаги в ящик стола; он был раздражен, устал, видно, от стольких речей.
— Чего вы сцепились? — проворчал он. — Ведь мы еще и не начали толком.
— Даже для начала мало. Всех надо поприжать. Кто не пойдет в кооператив, тому во время раздела земли кукиш под нос, вот как надо! — стучал Моснар кулаком по столу.
Молчали только Таня, безземельный член кооператива, да Яно Мацко. Яно высунулся из окна, глядя на улицу, где щебетали девичьи голоса. Девушки шли с литании, Яно мерил их дерзким взглядом, подмигивал каждой хорошенькой, насвистывал что-то, и весь его вид говорил:
«Как вы думаете, кого я поджидаю? Верону, Маришу, Агату? Никого я не поджидаю, стою себе в окне и насвистываю, потому что я не кто-нибудь, а Яно Мацко».
Сила торопливо шагал вверх по деревенской улице. Новый костюм стеснял его, Силе было в нем жарко, хотя солнце давно уже зашло и от Горки веял приятный свежий ветерок.
Он шагал по обочине дороги и злился. На августовский вечер, на бессовестные электрические лампы, освещавшие дорогу и его новый костюм, а больше всего злился на самого себя.
Он шел к Балажам. Мать выжила его из дома, с самого обеда не давала покоя:
— Так пойдешь? Иди уж, иди и попроси как следует.
Но как просить, как выдавить из себя: «Прошу вас, дядя» — а то еще, не дай бог: «Прошу вас, тетя»?
Сила терпеть не может тетку Агату. В детстве он ее почти не видел, потому что она служила в городе, а в Лабудову заглядывала редко.
Однако он помнит, как убивалась мама, когда тетя Агата собралась выходить замуж. Тут нужно бы радоваться, потому что тетя уже считалась старой девой, но маму пугало непривычное, неслыханное в Лабудовой обстоятельство: Агатин избранник был цыган.
Отец — тогда еще был жив отец — успокаивал маму:
— Чего ты воешь, чего причитаешь? Пусть идет за него, раз он ей нравится, и у цыгана душа есть.
Сила радовался, что тетя выходит за цыгана.
— Он будет меня катать, — мечтал он. — Цыгане разъезжают на плетеных возах. Пусть прокатит меня по всей деревне, а если дома меня будут бить, я с ним сбегу.
Потом тетя Агата приехала со своим женихом, дело было в воскресенье, и это воскресенье принесло Силе целую кучу разочарований. Во-первых, они приехали не на плетеном возу, а поездом; во-вторых, ему привезли конфеты, а он мечтал о ножике; и в-третьих, тетин жених ни капельки не был похож на цыгана.