Мужики согласно кивали. Хвалили Яно, который так все толково продумал, но когда Яно доставал бланки заявлений, поспешно хватались за шапки.
— Я ведь не против, только я, пожалуй, подожду немного…
— И рад бы, но не знаю, что жена на это скажет…
— Дубины вы стоеросовые! — Яно хлопал бланками по столу. — Вам же добра желают, а вы уперлись как бараны. Ну ладно, погодите, сами придете проситься. Придет разверстка, тогда иначе запоете.
Однако лед уже тронулся, и заявлений постепенно прибывало. Вступили Кофрон, Микат и Штефан Палуш, которого пригнала Магда. Приплелся и Тоно Кукла в башмаках на деревянной подошве и в удивительно пестрой от заплат куртке. С визгом и криком прибежала Гурчикова:
— Давай свою бумагу, чтобы мне свиней не сдавать! Шиш они получат, а не моего кабанчика! Давай заявление, мой старик не хочет, так я сама подпишу.
В кооперативе была уже добрая треть деревни: все хозяева с коровами и волами, да лошадников набралось человека четыре.
— Больше принимать не буду, — заявил Яно Мацко. — Больше нам одним трактором не обработать. «Фордзон» до сих пор стоит разутый.
Это была разумная речь, люди хвалили Яно Мацко, а опоздавшие с заявлениями подлизывались к нему, приглашали на рюмочку.
— Болтун, болтун, а иногда сболтнет что-нибудь толковое, — поговаривали в деревне. — Вспыльчивый, зато голова на месте. Такого бы и в председатели не грех!
Яно ходил по деревне заломив шапку и с опаской подумывал о начале марта, когда Эрнест вернется с курсов и опять оттеснит его на второй план.
Зима в том году только что называлась зимой. Она пришла с запозданием, как-то очень осторожно, неуверенным, старческим шагом. Прежде чем прикрыть поля сплошным снежным одеялом, она долго топталась на месте, словно пробовала почву под ногами.
О своем приходе она заявила ночными морозами с инеем и стекляшками льда в колеях. Перед рождеством зима даже подбросила немного мелкого крупчатого снега, но тот растаял прежде, чем успел улечься на землю.
Стойкий снег выпал только после крещенья. Насыпало его щедро, с неба целыми днями не сходили низкие серые тучи, мела поземка, потрескивали срубы амбаров и колодцев, на крышах и на стогах появились высокие белые шапки. Но рождественские праздники уже миновали, поэтому радости от снега было мало, даже за катанием на санках и на лыжах не забывалось, что праздники прошли в дожде, в туманах и слякоти.
Милану в эту зиму пришлось нелегко. Он совсем забыл, как выглядит деревня днем. В темноте уходил из дому на поезд, в темноте возвращался. Пальто на жиденькой ватиновой подкладке совсем не грело. Пока Милан добирался до станции, он промерзал до костей, а ботинки вбирали в себя воду как губка.
Впотьмах из дому, впотьмах домой. Для Милана Лабудова превратилась в странный, призрачный край вечной тьмы. Когда выпал снег, тьма немного разредилась, но все равно Милан мрачно поглядывал на низкие, придавленные снегом домишки.
Особенно противно было возвращаться домой, где его ждал бесконечный вечер. Со станции он всегда шел медленно. Дома под высокими снежными шапками поворачивали к нему свои угрюмые физиономии, лениво жмурили сонные глаза окон, завешенные одеялами и платками.
И дома царили невеселые сумерки. Здесь так недоставало Эрнеста. Милан не раз ловил себя на том, что невольно поджидает его. Он вздрагивал, когда начинали скрипеть ворота, прислушивался, не раздается ли знакомая неровная походка. Случалось, что он вбегал в горницу в полной уверенности, что там сидит Эрнест над своими конспектами.
Но Эрнеста не было и, наверное, не будет больше. Когда он вернется с курсов, то поселится не у Гривковых, а у Тани, в ее директорской квартире.
Дом без дяди был для Милана как лицо с выбитым глазом. Как ты в него ни всматривайся, все равно взгляд неизменно возвращается к горестной, зияющей впадине.
В феврале дни стали заметно длиннее. Зиме никак не хотелось уходить, она вознаграждала себя за упущенное перед рождеством. Уже приближался Матвеев день («Матвей лед ломает»), а в поле все еще вертелись свистящие веретена метелиц.
Была пятница, самый приятный день недели.
В пятницу утром в школе была физкультура для девочек, мальчики приходили только к третьему уроку, и Милан мог спокойно поспать. Но, как назло, именно в пятницу он просыпался еще раньше, чем обычно. Зато не нужно было тут же вскакивать с постели, а это тоже неплохо.
Милан лежал, прикрыв глаза, и прислушивался к знакомым звукам в доме. В печке потрескивают дрова, из ведра с кормовой свеклой медленно выкипает пена, шуршит веник по цементным плиткам, шаркают мамины шлепанцы.