— Сварю себе лапшу, — обрадовалась она. — Молочная лапша — это, наверное, не так уж плохо. Когда-то ведь даже знатные дамы не брезговали молочной лапшой, я сама читала об этом в одном из романов Кукучина.
Лапшу полагается варить пятнадцать минут. Однако уже через пять минут в кастрюльке у Тани была какая-то скользкая серая размазня с запахом подгоревшего молока.
— Ну уж если графини лакомились такой пищей… — она покачала головой.
Неужели Кукучин, классик словацкой литературы, заблуждался? Хотя, если подумать… Ведь героини его романа не имели дела с нашей военной лапшой, сухой как стружка. Они-то ели только самую свежую и небось не жалели яиц для теста.
Нет, Таня, графская еда не про тебя, вернись-ка ты лучше к своей неизменной яичнице.
Она зажарила яичницу на маминых шкварках. Хлеб весь вышел, и Таня ела ее с засохшим печеньем.
— Ну что ж, бывает и хуже… — вздохнула она, наевшись. — А со Шкалаком я все-таки попробую. Завтра же.
Шкалак стоял у доски на коленях и чертыхался про себя. После перемены, когда директор снова пришел наводить порядок, Сила как раз зашивал штанину. Лопнула по дороге в школу, сволочь, и на самом видном месте — на коленке! Только он начал зашивать ее большими, неуклюжими стежками, как появился директор, за ухо вытащил его из-за парты и поставил на колени.
Силе стыдно было, что видна голая коленка, а при мысли, что Танечка тоже это видит и наверняка жалеет его, он готов был зареветь от злости.
Директор постоял посреди класса, повздыхал и ушел. Учительнице он не сказал ни слова — видно, ему уже надоело поучать ее.
Таня поглядела на Силу и вдруг упрямо мотнула головой.
— Ты сейчас пересядешь, — сказала она. — Вы оба, — она показала на Милана и на Силу, — пересядете на пятую парту.
Милан лениво поднялся, начал запихивать книги в портфель. Сила остался на коленях.
— Шкалак, ты что, не слышишь? — неожиданно охрипшим голосом сказала Таня и нахмурилась. — Марш на место и перебирайся!
И тут Сила все понял. Он догадался, почему его пересаживают. Учительница хочет защитить его от директора и его пощечин! Эта мелюзга, этот заморыш хочет защитить его, Силу Шкалака, самого сильного парня в классе!
Сначала он хотел засмеяться, надерзить ей. Но тут что-то — он и сам не знал, что — обожгло его сердце, стиснуло горло, перехватило дыхание.
Он посмотрел на учительницу и словно увидел ее другими глазами Она словно вдруг выросла и удивительно похорошела.
«Ведь она же добрая, — подумал он. — Милая и добрая, такая добрая!»
Он встал, побрел к парте, трясущимися руками собрал в стопку книги и тетрадки и пересел.
Когда Сила немного пришел в себя, он услышал, как ревет и буйствует класс. Парни дерутся пеналами, девчонки верещат и отнимают друг у друга карандаши. Почему они так? Зачем?
Что она нам сделала плохого, эта учительница? И мне, и всем остальным.
Звонок. С гамом и топотом класс вывалился во двор. Вышел и Сила, какой-то растерянный, в голове у него все перепуталось. Его позвали играть в футбол, но он отмахнулся, забился в угол и задумался.
Она добрая. Мы решили, что она глупая и смешная, но это неправда. Директор говорит, что у нее неудовлетворительные методы — может быть, но зато она добрая. А то, что мы с ней вытворяем, это настоящее свинство!
Его охватила злость.
— Ну погодите! — пробурчал он. С орехового куста в углу двора он срезал упругий прут и положил его в классе на стол.
Таня взглянула на прут и удивилась:
— Что это?
Класс взвыл от восторга. Учительница — и не знает, что такое розга?
Сила нахмурился.
— Это вам.
— Мне? А зачем?
— Чтобы было чем бить, когда мы валяем дурака, — процедил Сила сквозь зубы.
И снова случилось что-то неслыханное.
— Бить? — воскликнула учительница. — Вас? Я, такая маленькая, — вас, таких больших?
Она сказала это как бы в шутку, но Сила уловил в ее голосе печальную, беспомощную нотку, и в нем вдруг проснулось желание защитить ее. Такую маленькую от таких больших.
— Тихо! — заорал он и трахнул розгой по столу.
Класс на мгновение притих и тут же разразился смехом. Все решили, что Сила задумал какую-то новую шутку.
— Тихо! — снова заорал Сила. — А то как врежу…
И он угрожающе поднял кулак.
«Такая маленькая — таких больших?» Именно так она и сказала, и старшеклассники это оценили.
Она признаёт свой недостаток, а это не так уж плохо, значит, она ведет с нами честную игру. Прелесть буйства, визга и крика, рассчитанных на то, чтобы привести ее в отчаяние, как-то сразу вдруг выцвела, потеряла привлекательность, пожалуй, и смысл. Мальчикам льстило, что она признаёт их превосходство, видит в них не детей, а как бы ровню себе.