«Побольше инициативы, товарищ Гривка, тогда были бы и шины. Побольше боевитости — известно тебе такое понятие?»
Диониз Слимак, твердый, бескомпромиссный, острый как нож, но и безмерно, болезненно самолюбивый человек, откуда ты взялся, кто тебя прислал на наши несчастные головы? Сегодня утром перед собранием он пригласил Эрнеста в свой кабинет.
— Почему твоя жена не указывает в анкетах, что у нее есть родственники за рубежом? Ведь ее первый муж сбежал за границу.
Эрнест так и сел.
— Разведенный муж — никакой не родственник. Свидетельство о разводе ликвидирует родственные отношения, — процедил он сквозь зубы.
Секретарь прервал его резким повелительным жестом.
— Бдительность, товарищ Гривка, понятно? Бдительность — если тебе известно это слово. — И сразу же заговорил о другом: — Так как, будете переходить на третий тип? Бюро райкома взяло на себя обязательство — к годовщине революции перевести десять кооперативов на третий тип. Область нас торопит, а область подгоняют из центра.
Эрнесту хотелось закричать: опомнись, подожди со своими рапортами, пусть люди хоть урожай уберут и увидят, к чему они пришли! Мы не против третьего типа, но пока мы еще только в первом, зачем же нам перепрыгивать через второй? Барьеры между типами нужно преодолевать практикой, жизнью, а не рапортами.
Однако секретарь пригрозил ему:
— Ждать буду только до ближайшего заседания, за последствия будешь отвечать ты, только ты один, товарищ Гривка…
Эрнест все понял и кивнул. Ладно, мы перейдем на третий тип, я обещаю, что перейдем, к следующему заседанию ты будешь иметь это в письменном виде, только оставь в покое Таню. Нет у нее родственников за границей, она дочь Яна Миттермайера, мученика из Маутхаузена, она ждет ребенка, дайте ей родить его спокойно.
Третий тип в Лабудовой будет, я пробью это в правлении, сумею убедить людей. К счастью, третий тип неплохая вещь, и я смогу со спокойной совестью сказать: «Люди, раскиньте мозгами как следует. Нельзя ведь хозяйничать так, чтобы весь наш доход уходил на оплату техники».
Они покричат, поскандалят, может, меня и в самом деле кто-нибудь сшибет колом или плеснет мне в глаза щелочью, но со временем люди признают, что это не худший вариант, а в конце концов даже будут хвалить этот третий тип.
Но что будет дальше?
Что мне делать, если секретарь будет требовать от меня такое, что я должен буду открыто выступить против него?
Диониз Слимак, принципиальный, бескомпромиссный секретарь райкома, человек-бритва, несчастный, многое перетерпевший человек… Он был родом из Верхнего Липтова и, будучи партизаном, глядел с голой вершины Баранца, как горит его деревня.
Кровавые языки пламени, тяжелый густой дым надо всей долиной, сухой треск стрельбы смешивается с ревом скота, заживо жарящегося в горящих хлевах. В кого там стреляют, боже мой, в кого они там могут стрелять? В его мать? В маленького братишку, родившегося уже после смерти отца? В Анку? Вчера она принесла в горы мешочек картошки и немного овечьего сыра. «Не знаю, Дино, приду ли я еще, — сказала она. — Немцы уже в Микулаше». Анка Иванчова… Господи боже, пустите меня! Пустите меня! Пустите меня, говорю, я не выдержу больше, убью-у-у…
Трое навалились на него:
— Замолкни, чтоб тебя! Лежи, не шелохнись!
Он дергался, лягался, плевался им в лицо пеной и грязным зернистым снегом.
— Убью, всех вас поубиваю, пустите меня!..
Мать с маленьким братом он нашел на пепелище. Она ворошила золу грабельками — бог знает, что она в ней искала. Увидев Диониза, она закричала и непроизвольно прижала к себе малыша.
Он спросил про Анку. Мать молчала, несколько раз открывала рот, но не произнесла ни звука. Стояла и грязной, почерневшей от сажи рукой гладила по голове своего младшенького. Дино увидел под черными пальцами что-то белое, но не понял, что́ это.
Только потом, через полгода, когда он заглянул на несколько часов домой, он понял, что под пальцами матери белела прядь волос мальчика. В ту ночь у восьмилетнего брата поседели волосы на макушке.
Дино Слимак… Во время восстания он научился нескольким русским словам, а в ту страшную ночь — неуемной, обжигающей ненависти. Он мечтал не о трактире, как Мартин из Цитар, — он мечтал о мести, хотел бить врагов и верил, что он окружен ими.
Не раз у Эрнеста вертелось на языке: «Послушай, Дино, давай поговорим откровенно, по-мужски. Я верю, что ты честный, принципиальный и преданный своему делу партиец, но вижу и то, что у тебя шоры на глазах. Если ты их не снимешь, ты много еще наломаешь дров и подорвешь свой и наш авторитет. Опомнись, Дино, перестань выискивать врагов. Вокруг тебя люди, пойми это и веди себя по-людски».