— А почему бы не проверить? — предложил председатель. — Достанем шары, которые мы не использовали, и посмотрим, белые они или черные.
— Я против, — твердо заявил один советник. — Голосование должно оставаться тайным.
Джакомо выложил на стол свой шар.
Он был белый.
Джакомо с ужасом посмотрел на него и отбросил в сторону. Потом швырнул на пол урну с черными шарами.
— Я не ошибся! Я опустил в урну белый шар, совершенно белый! — резко заявил он. — Это жалкий цирковой фокус, трюк, достойный профессора Борги. — Он сообразил, что намек не понятен остальным, но гнев его не утих: — Мне все равно, кто разыграл эту гнусную комедию. Я только хочу сказать, что лига обиженных глубоко обидела меня.
Покрасневший от волнения председатель парировал:
— Разгневанный Ахилл удаляется в свой шатер?
Вместо ответа Джакомо отвернулся от него.
Председатель примирительно сказал:
— А ведь именно ты призывал к смирению. И теперь подаешь нам прекрасный пример.
Советники разошлись, демонстративно гремя стульями.
Джакомо открыл окно и выглянул во дворик скита. В небольшом просвете между двух стен — одна принадлежала старому аббатству, другая поздней пристройке — был виден город на холме: раскинувшийся внизу огромный ковер из электрических огней, словно висящий во мраке, где сливались небо и земля.
Падре Белизарио не вставал из-за стола. Оперевшись локтями о грубо струганные доски, он запустил руки в густую бороду и, казалось, подпирал ими голову.
— Джакомо!
Молодой человек не ответил и даже не шелохнулся.
— Иди сюда. Я твой пастырь, и ты моя любимая овца.
Джакомо обернулся. Лицо его выглядело спокойным.
— Вам известно, кто устроил этот подлый трюк?
Закрыв глаза, словно уступая бесконечной усталости, монах покачал головой:
— По-моему, не было никакого трюка, и никто на тебя не сердится, сын мой. Все, что недоступно разуму, мы называем таинством, пора бы тебе знать это. Любое колдовство — это таинство, и проявления Божией воли — тоже.
— Падре, и вы против моего друга? Что вас в нем отталкивает?
Падре Белизарио медленно открыл глаза:
— Я также задаю себе этот вопрос и не могу найти ответа. Не знаю, но думаю, что существуют люди, отмеченные неким знаком.
— Как это — отмеченные?
— Отмеченные изнутри. Внешне они такие же, как все, а на самом деле другие. Чувствую, что твой друг не такой, как ты. И не такой, как твои братья.
Джакомо вспомнил, как холодно принял Яирама Гельмут Вайзе, и сухо ответил:
— Я не замечал этого, и ваши речи о различии между людьми нисколько не убеждают меня.
Падре Белизарио поднялся с некоторым усилием.
— Хорошо, давай закончим. И другу своему никогда про это не рассказывай.
— Скрывать правду — все равно что лгать.
Монах направился к двери. Фигура его была не только сгорбленной, но будто бы сделалась меньше и тоньше.
— Пойдем. Пойдем со мной.
Джакомо последовал за ним в скит, но падре Белизарио не направился к монашеским кельям, а остановился у старинной двери, за которой начинались ступеньки, ведущие в подземелье.
— Ни один из братьев никогда не бывал тут.
Возле старинной двери висело почти совсем почерневшее изображение Мадонны, под которым горела небольшая лампадка с пляшущим огоньком.
Монах взял лампадку.
— Наверное, им просто было не нужно, — добавил он и осветил замочную скважину.
— А где ключ? — спросил Джакомо.
— У меня, но он ни к чему. Замок сломан.
— Сломан? Кем?
— Не знаю. Я обнаружил это вчера ночью.
Изумление Джакомо сменилось потрясением.
— В полицию сообщили?
Падре Белизарио вздохнул:
— Это дело не для полиции. Точно так же я полностью исключаю, что виновник — кто-нибудь из членов лиги. — Он улыбнулся. — Ты, например, был еще в Америке.
Джакомо захотел осмотреть замок поближе. Он поднял железную планку, прикрывавшую замочную скважину, и не обнаружил никаких следов взлома.
— Наверное, у него был ключ.
— Исключено. Ключ есть только у меня, и никто не трогал его.
Он толкнул дверь, и та открылась без усилия и без скрипа.
— На этот раз попытка удалась, но он делал ее и раньше. По крайней мере однажды, давно. Я точно знаю.
— Но кто бы это ни был, зачем он сделал это? Что он искал?
— В этом-то и вопрос. Давай спустимся.
Джакомо пропустил монаха вперед и последовал за ним, осторожно нащупывая ногой узкие выбитые ступени. Наконец они вошли в крипту. Джакомо смотрел на погребальные камеры — локулы — с невольным опасением.