Паломники пошли в пустыню, там не было никаких следов или знаков, но, движимые одним лишь порывом веры, они достигли своей цели.
Внушительного вида человек стоял, широко расставив ноги, и держал рукоять меча, воткнутого в песок.
…остановились перед этим человеком, который, казалось, ожидал их. Все узнали Гуго де Пейнса и поняли, что он слишком недвижен, чтобы быть живым, и слишком живой, чтобы быть статуей.
…произошло чудо. Со Средиземного моря налетел легкий бриз, несколько смягчивший жару. И этот ветерок, слегка овевая фигуру престарелого магистра, начал разрушать его, рассеивать в прах, словно тот был сделан из песка. Лицо его и тело в окружении золотистой пыли как бы таяли, осыпались и в конце концов совсем исчезли.
Остался длинный меч, блестящий и прямой, воткнутый в песок.
Паломники преклонили колена. Это оружие было достойно поклонения в любой религии. Меч крестоносцев, меч Израиля, меч Ислама. Взволнованная процессия отнесла его в Сен-Жан-д'Акр, и он долгое время почитался как символ мира и всеобщего братства…
Такова истина истин, хотя она и засвидетельствована одним отверженным ливанцем. Мои хозяева-христиане сменили мне имя, но я чувствую, что не смогу избегнуть гнева моих братьев. Надеюсь, что меня не сразит слепая месть, но что мне будет подарен шахадат (мученичество). Для меня и моих потомков. Во имя Авраама, отца всех верующих. Смиреннейший слуга Яирам Ганьепен».
Ганьепен. «Винчипане» по-итальянски.
Джакомо вздохнул и закрыл рукопись.
Вскоре пришли Гельмут и падре Белизарио. Молодой человек отправился с ними. Было первое ноября, день Всех Святых.
Тем временем в Севилье с большой помпой хоронили архитектора Джованни Ромерио, тихо скончавшегося в возрасте шестидесяти девяти лет. В этом же возрасте, в 1689 году, он был избран тайным Великим магистром тамплиеров, сменив Иньяцио Римского.
Джакомо вышел из-под портика на середину квадратного монастырского дворика. Залитый солнцем, тот показался ему больше обычного.
Перед ним стояли представители лиги. Человек пятьдесят молодых людей.
Они почему-то выстроились, словно военное подразделение. Но еще более Джакомо удивился, увидев на их лицах белые маски. Такое случилось впервые, и символику эту было нетрудно понять: она означала братское равенство всех обиженных.
Молодые люди запели хором, потом сняли маски и провозгласили Джакомо своим новым руководителем. Они назвали его не президентом, а вождем. Это тоже было внове. Взволнованный, Джакомо сказал несколько слов благодарности, а Гельмут и падре Белизарио улыбались, стоя позади него в тени портика. Наконец молодые люди нарушили строй, спеша обнять Джакомо. Они подняли его на руки и бегом, с радостными криками понесли вокруг дворика.
На следующее утро падре Белизарио и Гельмут вновь встретились в кабинете-складе монаха. Гельмут, собираясь уезжать, держал свою дорожную сумку.
Они помолились, вспоминая о дне погребения усопших, потом падре Белизарио открыл старинный комод и извлек из него пергамент.
— Это пергамент аббата Джованнини, тот, в котором содержится спасительное заклинание. Знаешь, я еще не прочитал его. Слишком длинно и скучно.
— Скучно? — Гельмут встревожился. — Прошу тебя, не шути. Азугир убежал от тебя, и только это заклинание может спасти твою душу.
— Ты так думаешь?
Падре Белизарио зажег спичку и поднес ее к пергаменту, в глазах его загорелся вызов.
— Что ты собираешься делать? Ты с ума сошел!
Монах поджег пергамент. Старая бумага вспыхнула и сгорела в несколько секунд.
— Хочу провести опыт. Хочу посмотреть, стоят ли наши действия, наши труды и дух, который их вдохновляет, того же, что и магические заклинания. Именно так измеряется вера, дорогой Гельмут. Если я не прав, то готов отправиться в ад.
— Но ты уже в аду, — похолодев, сказал Гельмут.
— Тихо. Все станет ясно, когда я должен буду отдать душу. Мне и вправду интересно — кому. — Падре Белизарио выглядел уверенным в себе и даже веселым. С явным удовлетворением он потер руки и взглянул на Гельмута: — Ты сказал, что я уже в аду? Если так, подыграй мне — исполни роль дьявола. А мне следует торопиться, потому что год дьявола уже на исходе.
Гельмут смотрел на него все более растерянно.
— Чего ты ждешь? Доставай корону. Я же знаю, что умираешь от желания сыграть на нее.