— Вопрос о моем происхождении не столь важен для меня, — продолжал он, не ожидая ответа. — Я убежден, что для человека ценно только заработанное им самим — его руками и его умом. А потому для меня так же дорога обезьяна Кала, воспитавшая меня, как и та женщина, которая дала мне жизнь. Кала была всегда так нежна ко мне: она прижимала меня в детстве к своей волосатой груди, защищала от диких обитателей леса, она любила меня настоящей материнской любовью… И я любил ее, Поль, не отдавая себе отчета в этом, до тех пор, пока отравленная стрела черного воина из племени Мбонга не отняла ее у меня… Я был тогда еще ребенком. Я упал на ее труп и плакал так, как может плакать ребенок по своей матери. Вам, мой друг, она показалась бы диким, безобразным животным, но я находил ее прекрасной. Любовь преображает все в наших глазах. Вот почему я рад считать себя сыном обезьяны.
— Я восхищен вашей верностью, — сказал д’Арно, — но, поверьте мне, придет время, когда вы пожелаете воспользоваться вашими законными правами. Но будет ли это так же легко, как теперь, — неизвестно. Имейте в виду, что только профессор Портер и мистер Филандер, — одни на всем свете, — могут засвидетельствовать, что маленький скелет, найденный в хижине вместе с останками вашего отца и вашей матери, принадлежал детенышу человекообразной обезьяны, а не последнему отпрыску рода Грэйстоков… Это показание чрезвычайно важно. Оба они уже старики. И вряд ли проживут еще много лет… Не кажется ли вам, что мисс Портер, узнав всю правду, расторгнет свой брак с Клейтоном? Вы легко можете вернуть себе титул, состояние, наконец, ту женщину, которую вы любите, Тарзан! Задумывались ли вы над этим?
Тарзан покачал головой.
— Вы ее не знаете, — сказал он. — Ничто не привяжет ее к Клейтону сильнее, чем несчастье, которое обрушится на него. Она — южанка, а южане гордятся своей верностью.
Две следующие недели Тарзан посвятил изучению Парижа. В дневные часы он бродил по библиотекам и музеям, зарывался в книги и с жадностью их пожирал. Его потрясла глубина и бесконечность открывшегося перед ним мира науки, для овладения которым человеческая жизнь слишком коротка. Он посвящал занятиям свой день, отдыху и развлечениям — ночь.
Его увлекла новизна существования. Затаив в глубине своего сердца горечь утраты, Тарзан предался науке и развлечению, — двум крайностям, которые могли заставить его позабыть прошлое и перестать думать о будущем. Сидя однажды в мюзик-холле над рюмкой абсента и любуясь искусством танцовщицы, Тарзан почувствовал чей-то недружелюбный взгляд, устремленный на него из толпы.
Выходя из мюзик-холла, он уже успел забыть об этом и не заметил человека, который при его появлении скрылся в тени ближайшего подъезда. Тарзан на сей раз возвращался без своего неизменного спутника д’Арно. Следивший за ним человек поспешно перебрался на другую сторону улицы, обогнал его и скрылся в темноте. Тарзан свернул на улицу Моль, своей пустынностью и тишиной привлекавшую его после шумных и суетливых кварталов Парижа.
Вам, должно быть, знакомы темные углы и мрачные дома этой улицы, а если не знакомы, то от полицейских агентов можно узнать, что нет другого места 8 Париже, по которому было бы столь опасно ходить ночью. Тарзан уже углубился в нее, и вдруг внимание его привлекли стоны и крики о помощи, раздавшиеся из окон третьего этажа. Голос принадлежал женщине. Прежде чем крики затихли, Тарзан успел взбежать по лестнице.
В конце коридора была настежь раскрыта дверь. Оттуда-то и раздавались крики. В следующее мгновение Тарзан оказался в тускло освещенной комнате. Керосиновая лампа стояла на камине, бросая слабый луч света на скудную обстановку.
В комнате находилось несколько мужчин и только одна женщина. Ей было лет под тридцать, на лице следы страстей и пороков. Она стояла, прислонившись к стене, положив руку на грудь.
— Помогите! — воскликнула она, увидя Тарзана. — Они хотят убить меня!