«Замолчи, Тимми» - говорит Билл, и видок у него еще хуже, чем был, словно его сейчас вырвет, или он упадет замертво, или и то и другое сразу. - «Замолчи, Тимми».
Но Тимми не обращает на него внимания. Повернулся к Джорджу Андерсону и говорит: «Твой обожаемый внук только и ждет, когда ты умрешь, старик. Деньги - вот все, что ему нужно, деньги, которые, как он думает, ты держишь в сейфе Бангорского Восточного Банка. Вот почему он так перед тобой заискивает, но за твоей спиной он насмехается над тобой, вместе со своей сестрицей. Старик-Деревянная Нога, вот как они тебя называют», - говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Он стал язвительным. Таким, каким мог бы быть голос внука Джорджа, если бы… если бы то, что он говорил, было правдой. «Старик-Деревянная Нога, - говорит Тимми. - Они оба говном изойдут, когда узнают, что ты беден, как церковная мышь, после того как все потерял в тридцать восьмом. Точно говном изойдут, да, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?»
Джордж попятился, его деревянная нога подогнулась, и он упал на крыльцо Билла, опрокинув его кружку с пивом, он стал бледным, как полотно, Луис.
Билл кое-как поднял его на ноги и заорал на парнишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить это!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал что-то нехорошее о Ганнибале, а потом и обо мне тоже, к тому времени он… был словно в бреду, я так скажу. Да, бредил, это точно. Кричал! И мы начали потихоньку отступать, а потом побежали, волоча Джорджа за руки, потому что крепления на его протезе слетели, и он почти отвалился с одной стороны, так что мысок ботинка смотрел в другую сторону и волочился по траве.
Когда я последний раз взглянул на Тимми Батермэна, он стоял на заднем дворе у бельевой веревки, с алым в лучах заходящего солнца лицом, на котором ясно были видны отметины, волосы у него были взъерошены и грязны... и он смеялся и визжал нам вслед, не умолкая: «Старик-Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И рогоносец! И блудник! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» - а потом он рассмеялся, и продолжал кричать… точнее, что-то внутри его кричало… и кричало… и кричало…
Джад замолчал. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.
- Джад, сказал Луис. - То, что говорил Тимми Батермэн о тебе… Это была правда?
- Да, правда, - пробормотал Джад. - Господи! Это была чистая правда. По молодости я захаживал в публичный дом в Бангоре. Я не один такой, хотя некоторые, думается, все же не сворачивают со стези добродетели. А вот у меня иной раз возникало желание испытать что-то новенькое, чтобы кто-то посторонний приласкал мою плоть. Или заплатить какой-нибудь женщине за то, чтобы сделать с ней кое-что, о чем язык не повернется попросить у собственной. У мужчин тоже могут быть свои тайны, Луис. Ни чего особо страшного в том, что я делал не было, и к тому времени я уже лет восемь - девять как перестал ходить налево, да и Норма не ушла бы от меня, если бы узнала. Но что-то в ней бы умерло навсегда. Что-то милое и нежное.
Красные, воспаленные глаза Джада наполнились влагой. «Слезы стариков особенно неприятны», - подумал Луис. Но когда Джад протянул руку через стол, Луис крепко ее пожал.
- Он говорил нам только плохое, - через мгновение продолжил старик. - Только плохое. Видит Бог, в жизни каждого человека немало грязи, не так ли? Через два или три дня Лорин Перинтон навсегда покинула Ладлоу, и горожане, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что под каждым глазом у неё красовалось по фонарю, а обе ноздри были заткнуты ватой. Алан… он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если он что-то и оставил своему внуку и внучке, я никогда об этом не слышал. Ганнибала вышибли со службы, именно за то, в чем его обвинял Тимми Батермэн. Не скажу за что точно, - зачем тебе знать все подробности, - но если вкратце, то за присвоение общественных средств. Ходили разговоры, что его даже пытались отдать под суд за хищения, но до этого так и не дошло. Потеря хлебной должности была сама по себе достаточным наказанием.
Но ведь в каждом из них было что-то хорошее. Только люди об этом обычно не помнят, а помнят только плохое. Ганнибал основал благотворительный фонд в пользу Восточной больницы, прямо перед началом войны. Алан Перинтон был одним из самых великодушных и щедрых людей, которых я когда-либо знал. А старина Джордж Андерсон хотел лишь вечно руководить своим почтовым отделением.