дурь! Конечно, как же двое старожилов Гоа, да без гашиша. Затягиваюсь пару раз до одури, падаю на спину, верчусь, словно лопасти геликоптера. Гелио — это Солнце. Вертолет — солнечнолет. Пытаюсь выстроить логическую цепочку между всем этим, но вовремя спохватываюсь, поняв, что теряю рассудок. Еще пара затяжек. Глоток ракы. Девчонки уже заключили пакт о ненападении. Сидят — все четверо, Настя с тренершей, вдова и молодуха из равнинных районов России, — и хихикают. Мужчины выпятили грудь. Еще глоточек? Солнце и море, соль и кипящее масло. Безмятежность и счастье. Даю слово, что отправлю капитана восвояси, когда он вернется. Ночуем тут! Все аплодируют. Разговор невпопад. С самой высокой горы, смотрящей на нас участливо, отделяются несколько облаков. Осторожно — войсковой разведкой — проплывают над нами, возвращаются к вершине, словно намагниченные. Тохталы! Гора Зевса, объясняю заплетающимся языком. Группа изъявляет желание подняться. Но не сегодня, нет. Сейчас — пить, купаться! Прошу проявлять — ик, — осторожность. Тохталы удивительная гора. Там на самой вершине можно плюнуть на облако, и оно утрется. Подняться наверх? Только на канатной дороге! Что примечательно, у нижней станции живет гигантский козел. Весь в шерсти. Местные говорят, он воплощение Зевса. Что вы думаете? Козлина пользуется бешеным спросом у туристок из Западной Европы. Да, именно то, о чем вы подумали! Несколько минут беседуем на тему обезумевших европейцев и американцев. Предвещаем коллапс. Продвинутые москвичи морщатся. Понимаю, что для этих пластинка нужна другая. Пару слов о диктаторском режиме Путина, нефтяной трубе, что там еще? Гости расцветают. Шоколадка‑москвичка, обняв Настю за плечи, хохочет. Рука, словно случайно, скользнула уже в лифчик. Оголяет мясные горы с синими реками под кожей. Настя, лесбиянка проклятая, на верху блаженства. Высший пик! Тахталы удовольствия. Невидимый козел топчет лобок своими упругими копытами. Вот‑вот вопьются в губы друг другу, засранки! Двое хиппарей, что сопровождают москвичку, с безразличными взглядами, глупо улыбаются, все курят и курят свой гашиш. Да уж, наркоман — не бабник! От солнечных бликов на глади залива слезы на глазах выступают. Или это все от ревности? Обиженный, придвигаюсь к вдове. Она стучит по пластиковому стаканчику с водкой. Очень удивляется. Не звенит! Стучит еще раз. Еще. Мягко отбираю стаканчик. Встаю, пошатываясь. Уже не пытаюсь уследить за редкими купальщиками. Будь, что будет! Говорю тост. Теряю дорогу на середине. Вспоминаю. Даю слово вдове. Та встает, опирается благодарно на мое плечо. Пью, едва уселся, снова наливаю, под тост вдовушки. Ловлю взгляд Насти. Так тебе! Крымчанка начинает говорить. Она благодарна нам за компанию во время этого удивительного путешествия. Пусть оно и закончилось трагедией, но вояж — потрясающий. Она столько увидела! Античные города, заповедники, золотистый песок, ласковое море. Фазелис! Дидим! Приена! Кушадасы! Патара! Замечательный пляж, не так ли? Киваю, устыдившись. Патару‑то я и проспал. Что там еще? Короче, она в восторге. А в каком восторге был Петро! Человек‑то он… — был, добавляет вдова, все опускают глаза, всхлип, — нечувствительный. Кремень. Камень. Скала! А эта поездка даже его поразила. Красивее мест они в жизни не видели, а ведь много ездили. Евпатория, Алушта, Саяны, Клайпеда. Все курорты СССР объездили! Петро здесь так понравилось, что он даже подумывал продать их квартиру в Симферополе и обосноваться в Анталии. Предвосхищая превращение вечеринки из веселой попойки в мрачную тризну, встаю. Ну, за Петро! За Петро! Все пьют. Вдова, чей стаканчик я снова наполняю, с грустной развязностью, восклицает, что вечернее солнце уже совершенно не опасно для ее тыковок. Не успеваю понять, о чем она. А девчонки уже, — опа! — и поскидывали верхние части купальников. Сидим, млея. Наркоманы — от гашиша, остальные — от этой выставки продукции на день Всех Святых. Вспоминаю, что я католик. Крещусь слева направо. Снова выпиваем. Вдова говорит, что все это выглядит, возможно, неприлично, и все такое — дружно протестуем — но Петро бы только одобрил, он был жизнелюб, хоть и неприветлив на вид, и ему бы не понравились слезы, причитания… Отлично, давайте веселиться! Да, но сначала она бы хотела закончить. В общем, Петро уже был близок к тому, чтобы выйти из тени, совершить свой каминг‑аут, если можно так сказать. Он хотел предложить нам всем свинг‑вечеринку! Вот так угрюмый крымчанин! Давлюсь от смеха. Никому больше идея не кажется смешной. Все «за». Может, за исключением двух малахольных москвичей, прибившихся к группе. Но те из‑за травки давно уже забыли год своей последней эрекции. И при этом выглядят отлично. Здоровое питание, спорт, необременительная работа, никаких детей, никаких расстройств, дел, хлопот, забот. Жизнь ради себя… Настоящие эллины! Завистливым Прометеем ковыряю пальцем свою печень. Но, бога ради, для чего так хорошо выглядеть, если ты не готов опылить все цветы, попавшиеся тебе по пути? Господи, ребята, да вы хоть когда‑нибудь мохнаткой интересуетесь, спрашиваю. Хохочут. Может, вы из тех, что за мужиками козлами бегают? Да нет. Они, папаша — дергаюсь, словно от удара током от «папаши» — просто асексуалы. Это как, тупо спрашиваю, вызвав очередной взрыв хохота. Впрочем, они столько дури выкурили, что хохочут уже просто так. Еле успокаиваются. Объясняют. Им по фигу пол, по фигу секс. Они не хотят ебли. От нее один геморрой. Негативные эмоции. Позитивные эмоции — йога, легкие завтраки, овощи, море, солнце, медитация, травка. Общество насилует личность. В том числе, и сексом. Это морковка перед мордой осла. Сечешь, кто тут осел, папаша. Эй, чуваки, да мне всего‑то… Гм. Снова хохочут. Да не парься, папаша, говорят они мне. Просто попытайся понять. За сексом заставляют гоняться, словно за новостроем, или должностью повыше. На кой это нужно? Пусть мир идет в жопу со своим сексом! В гробу они видали трах! Невероятно… Что же. Стараюсь во всем искать позитив, как парни меня и учат. Значит, на мою долю больше мохнатки достанется. Уточняю, пытаясь подсчитать выпавшую на мою долю добычу. Значит, они пасуют? Ну, конечно! Отползаю от парней. Счастливый. Тискаю за ляжку Настю. В общем, — совершает уже свой каминг‑аут вдова, — они с Петро жили так долго и счастливо, что она считает своим долгом выполнить волю покойного, которую он не успел осуществить. Кто засадит ей первым? Неловкая пауза длится секунд десять. Настя задирает подбородок. Смотрит повелительно. Она — принцесса, а я рыцарь. Мне придется сбить копьем двенадцать колец, пробить брешь в стене защитников турнирного строя, а потом еще и противника из седла выбить. Вечер предстоит хлопотный! Вдова уже, стянув с себя плавки, становится на четвереньки, раздвигает ноги шире, устраивается попрочнее и поудобнее. Воткнула локти и колени в палубу. Приподняла зад повыше. Раскрыла губищи. Это вам не модный пластик. Настоящие, мясные, черные по краю. Бабочки из плоти. Владелица их может открыть настоящую тропическую оранжерею. В волосне копошатся звери, скачут лошади с плюмажами, танцуют обезьяны. Вдова призывно стонет. Впилась в доски клещом, устаканилась черепахой римского легиона. Такую теперь не сдвинешь. А я и не буду. Сверху обслужу. Вскакиваю над ней, седлаю, сцепляюсь, танцую на полусогнутых. Закрываю глаза, подставляю веки закатному солнцу. Вижу в изнанках, покрытых кровью, и потому пурпурных, две сплетенные фигуры. Это Настя лижет стройной загорелой девчонке, пока та лихорадочно сдирает с сырого мяса моей возлюбленной плавки. На корабль сыплются гроздья винограда. Он течет соком по палубе, превращается в вино, бурлит, хлюпает, полно косточек. Их высушит солнце, мы надавим из них масла, мы смажем им задницы женщин, мы прорвемся в них повсюду. Дионис хохочет, притворившись здешним пастухом. Горы смыкают строй вокруг бухты, она превращается в озеро с соленой водой. Это не море. Это пот, он течет струями, потрахайся‑ка на вечернем солнышке Эллады. Раскрываю глаза. Двое унылых обитателей средней полосы елозят друг по другу. Угро‑финны! Даже на свинг‑вечеринке не воспользуются возможностями, будут вечно отираться у своих вторых половин. Разврат у них только в фальшивом фольклоре, выдуманном проказником Осокиным. Отворачиваюсь. Наркоманы, хихикая, сворачивают очередную сигаретку. Старушка из Читы, взгрустнув, бегает по палубе, засовывая в себе все, что попадется. Она — настоящая водительница поезда Диониса. Откуда‑то появляются пьяные кровью тигры. Хохочет нубийский раб. Звон цепей, леопарды, крики деревушки, которая горит за горами. Плевать. Из залива не выйдет никто. Сами горы закрыли выход угрюмыми вышибалами. В Элладе — фейс‑контроль. А у меня — золотая клубная карта. Всегда пропускают в самые укромные уголки. И в гроты Настиной подружки пустили. Приходится скользить по ним изворотливым угрем, оставлять на стенах слизь. Уж больно узкие! Конечно, это все иллюзия. В свои двадцать пять она приняла столько мужиков, сколько Анаис Нин — подсвечников и канделябров, ручек и перьев. В ней и телеграфный столб поместится. Но йога творит чудеса! Пилатес! Фитнес! Сплит‑тренировки, аэробные и анаэробные нагрузки. Короче, она умеет сжимать мышцы влагалища. Это прекрасно. Но я предпочитаю естественность. К примеру, Настину дыру. Она узка сама по себе. Когда женщина сжимает натренированн