икарь, он кочует по странам, добывает себе пропитание с боем. Грабит деревни. Иногда гибнет, встретив хорошо организованный отпор земледельцев. Миролюбие крестьян — миф. Они зарывают чужаков живьем в землю. В Памуккале никого не зароешь. Земля здесь покрыта пластами белоснежного камня. Местами он серый, иногда зеленый, кое‑где синеватый. Все зависит от цвета отложений на породе. Камень покрыт тонкой пленкой воды. Везде бьют источники. Вода горячая, холодная, ледяная, теплая, какая угодно. В бассейнах под открытым небом плюхаются жирные туристки из России. На головах — шапочки. Если даром — надо оздоравливаться! И не вздумай помешать им! Охранник в униформе и с рацией на поясе пытается образумить гиппопотамов в купальниках. Мадам, леди. Ноу, нельзя. Плевать! Они и плюют — прямо в лицо. Им охота принять ванну, и все тут. Быстро веду туристов мимо травертинов к купальне Клеопатры. Интересуются, правда ли она тут принимала ванные. Охотно подтверждаю! Клеопатра здесь и правда плескалась. Правда, не та Клеопатра. Наша сгнила в Египте, после укуса ядовитой гадины. Это был Цезарь. Зубы его были обнажены, клыки впрыскивали семя под кожу. Оливковую кожу нашей носатенькой принцессы. Она вздохнула и умерла. Душа поднялась ибисом в зарослях тростника, помахала на прощание ручкой и пошла к Солнцу, за которым чернели фигуры с головами животных. А вот и стояк Осириса! Она присела, накачала себя по самое не могу, разродилась сыночком. Того звали Тит Тиберий, ох и отомстил же он народу‑победителю за мамочку. А Клеопатра, которая приняла ванную в купальне Памуккале, была уроженца города Дюссельдорф, ее отец состоял в партии нацистов. Вешал евреев за ребра! После того, как пришли коммунисты, покаялся, совершил крестный ход в Мавзолей, приложился к мощам гниющего Ленина. Стояли, строго не моргая, часовые. Пованивал Ленин. После этого Хаджа папаша Клеопатры засадил мамаше, и та понесла после двенадцати лет бесплодия, за которое в концентрационные лагеря отправили дюжину профессоров, и были среди них и немцы! Клео росла смышленой девчонкой, в пятнадцать лет дала соседу по парте, а девятнадцать уже залетела, но тут как раз подоспела эпоха хиппи. Так что девчонка собралась¸ и отправилась по маршруту Германия‑Греция‑Турция‑Индия. Остановилась в пункте три. Уж больно глянулись ей травертины. Хлопковые горы под низким небом Хиераполиса. Валялась в источнике, как свинья. Надоело, наняла местных, те за пару минетов и двести марок выложили бассейн плиткой. Так появилась легендарная купальня Клеопатры. На вывеске так и написали. За несколько десятилетий подлинная история купальни стерлась, как плитка на дне, и все стали грешить на египетскую Клеопатру. Ее немецкую тезку это не смущало, потому что быстро умерла. А мертвые не смущаются! Сомневаюсь, что они в гробу краснеют. А даже и если… Кто‑то из вас это видел?! Вот и я говорю. Вряд ли, вряд ли. Умерла она во время родов, десятых по счету, Вышла замуж за любвеобильного турка. Тот присовывал регулярно, не реже двух раз в сутки и так почти десять лет. Немудрено, что она рожала, как пулемет. Семидесятые, противозачаточные средства в Турции еще неизвестны. Они даже не знаю еще, что Земля — круглая. Она и не круглая! Она тут плоская, вся покрытая белым камнем, словно зуб — налетом. Ноет, брызгает горячей водицей. Очень полезной водицей. С наслаждением бросаемся в нее, плещемся, смеемся, пьем из бьющих посреди купальни фонтанов. Обещаю, что после купальни пойдем на травертины. А вечером? Давайте веселиться, давайте пить! Ведь у нас всего два дня тура осталось, восклицает Настя. Чуть удручена. Я тоже. Что делать? Как бы мне вернуться к жене, но с Настей. Подумываю о версии принятия ислама. Так, мол, и так. Не ссорьтесь, девочки. Едва заикаюсь, Настя в бешенство. Это, простите, не любовь, а черт знает что, я не намерена вас ни с кем делить, шипит она, отплывает от меня, покрутив белым задом. Полоса от купальника сводит с ума. Всадил бы! Утешаюсь беглым осмотром купальни. Не очень большая, покрыта стеклянным куполом, по бортам бассейна растут тропические цветы. Островки посреди воды. На каждом — дереве. В дереве — дятел. На дятле — блохи. Все это — реклама зоопарка города Измир. Приезжайте! На дно набросаны коряги, кое‑где вижу цементные «кораллы». Блестят россыпью монетки на дне. Ныряю за парочкой. Выныриваю, а на поверхности уже Эфес. Белоснежный мраморный город. Шумит рынок, где‑то апостол Павел проклинает торговцев Афродитами из серебра. Отправляюсь на рынок рабов. Покупаю себе парочку. Беленькую Настю и черненькую Наташу, это моя тренер по йоге из Москвы. Она умеет ногу на ухо задирать, и если к ней в этот момент пристроиться, такое можно ощутить… Поглаживаю себя. Извращенец, бросает Настя. То ли зло, то ли восторженно. Подплыла. Так я и знал. Не выдержала, сучка. Она распалена, признает Анастасия, это все природа. В смысле? Какой вы недогадливый, вздыхает она шумно. А‑а‑а, так у вас… Отстраняюсь, гляжу в воду в поисках кровавого следа. Да нет, еще не наступили! Но в преддверии… Всегда так хочется… Обещаю ли я посетить ее ложе сегодня в обед? Торжественно клянусь, трублю в горн, даю Анастасии пощупать его звенящую медь. Возлюбленная моя счастлива. Купается, обнимается с Наташей, брызгают друг в друга водичкой. Предполагаю, что мы могли бы провести обед втроем. Настя не против. Это совсем не то, что роман втроем. Просто секс! Подплываю к Наташе, тискаю. Одобрительно хихикает. Плыву вдоль берегов купальни, тяну за собой девчонок паровозиком. Наташа рассказывает свою короткую поучительную историю. Сама она из Ростова на Дону, это такой город, который местные жители называют «папой». Сами они носят кепки, штаны с низкой талией. В общем, реднеки! Провинциалы! Убожества… Наташа с детства не такая. Едва ей целку сбили, собралась, и села в поезд Ростов‑Москва. Покорила столицу! Устроилась ведущей на местный телеканал. Ну, если честно, репортером. Стала спать с шефом, помощником шефа. Когда с ней наспался целый телеканал, Наташу уволили. С горя пошла в бар. А там — представительный мужчина в костюме! Завязался роман. Молодой чиновник московской претуры. Или мэрии? Что‑то в этом роде, Наташа сама не очень в курсе. Быстрый секс, роман. Родила через пару месяцев. Охомутала. После того, как родила, сбежала от мужа в Индию. Дочь взяла с собой. Так они и жили на Гоа, припеваючи. Муж злился, слал деньги. Деваться некуда! Да и не так много ему приходилось платить. По московским меркам, конечно. А потом случилась беда. Девочка пошла гулять в поле, а ее там раздавили местные буйволы. И так раздавили и этак. Наташа всхлипывает. Мы с Настей утешаем, как можем. Вижу, рука Насти мельтешит в трусах Наташи. Слезы смешиваются с водой из купальни. Потом высыхают. Года два удавалось обманывать лоха из Москвы. Потом гаденыш прознал, что платит за покойницу. Рассердился! Подал в суд. В гробу она, Наташа, видела его суд. Но денег, увы, больше получать не удавалось. Пришлось работать! Устроилась в учителя йоги, паразитировала на идиотах, которые спасались в Гоа от московских пробок, московских цен, московских… В том числе и от московских зарплат, так что получала Наташа за труд инструктора совсем немного. Пришлось переезжать. Деревня, еще одна. Переспала с индусом. Поняла, что следует срочно бежать — ниже падать уже некуда. Напилась теплой водки с туристами из России в Таиланде, очухалась на пароме, который следовал в Турцию. Рядом хихикали два молодых наркомана. Дизайнеры из Москвы. Ну, конечно. А еще фотографы. А еще pr‑менеджеры. Кто угодно, в общем, только чтобы не работать. Зато у них никогда не стоит, и Наташа вступает в связь исключительно по желанию. Конечно, в этом есть и минусы. Иногда, попросту, не хватает крепкого мужского м‑м‑м, внимания. Такого, как у меня. Настина рука превращается в сто рук. Тысячу! Настя — Шива. И каждой своей рукой она дрочит Наташе, пока та кончает, дергаясь, словно в припадке. Хорошо, в купальне очень шумно. Веселятся, омолаживаясь, туристы. Плюнуть некуда. Отлить — целая очередь. Так что я и не вылезаю на бортик даже, а просто мочусь в воду. Это, в конце концов, тоже полезно. Я читал! Рассказываю девчонкам. Они решают повторить процедуру. Отплываем потом подальше. Но кто даст гарантию, что здесь уже не помочился кто‑то другой? Решаем покинуть купальню. Отправляемся на травертины. Старушка из Читы, наркоманы, и парочка унылых русоволосых жителей Мещеры — или где там у них средняя полоса — обещают присоединиться позже. Переходим пыльную дорогу, — прямо в купальных костюмах, — и спускаемся на травертины. Скачем по облакам веселым ежиком из мультипликационного фильма. Находим травертин поукромнее. Горы застыли окаменевшей мыльной пеной. На нашем импровизированном балкончике — бассейн глубиной мне по грудь, пара квадратных метров. Вода горячая! Прыгаем, задираем головы к небу. Любуемся им. Памуккале. Охранники пугалами сгоняют жирных русских туристок, усыпавших Памуккале, словно вороны — поле. А всего‑то и надо, отойти подальше. Поддерживаю себя на плаву руками, натыкаюсь на грудь Насти. На бок Наташи. Ягодицы. Ноги. Глажу каждую. Подумываю о том, чтобы взять в Кишинев и йогиню. Если уж я принял ислам! Или податься в Москву, к Насте? Осталось всего два дня. Какой же я кретин! Специально ведь собрался в поездку для того, чтобы разобраться в себе, побыть одному, вынести бе