Выбрать главу

— Что он натворил? — спросил Синяка. Ему неожиданно показалось, что дело серьезное.

Мела сильно взял брата за левую руку и повернул ее к Синяке раскрытой ладонью. Три черных надреза скрещивались посреди ладони. Синяка осторожно провел по ним пальцем.

— Что это?

— У него спроси, — сказал Мела, отпуская руку Аэйта. — А ты что молчишь?

— Это ктенонт, — сказал Аэйт. — Разрыв-трава. Я нашел ее и врезал в ладонь. Теперь все замки, все оковы мне нипочем. Одно прикосновение — и металл разлетается в пыль!

Мела обхватил голову руками, посидел так неподвижно, а потом мрачно произнес:

— И как вытравить ее из ладони, я не знаю.

— А зачем? — удивился Синяка. — Полезная штука и всегда при себе. Это же здорово.

— Очень здорово, — сказал Мела. — Раз — и железо в пыль. И меч в пыль, и кинжал, и все, что хочешь. Как раз то, что так нужно воину. Рукой, в которой живет ктенонт, нельзя брать оружие, понял? НИКАКОЕ ОРУЖИЕ! Поэтому я и говорю: ты или колдуешь, или сражаешься.

Он махнул рукой и залпом выпил чай. Аэйт украдкой посмотрел на свою ладонь и лизнул ее.

— Когда-нибудь рука тени принесет тебе славу, Мела, — сказал он.

Мела подскочил, как ужаленный.

— Аэйт, я запрещаю тебе. Забудь о ней!

— Как я могу забыть? — рассудительно сказал Аэйт.

Синяка попытался сделать течение разговора более мирным.

— Лучше расскажи, как ты нашел эту траву, — попросил он Аэйта.

Бросая на брата взгляды, наполовину виноватые, наполовину горделивые, Аэйт рассказал, как отыскал гнездо черепахи, натыкал вокруг него стрел, чтобы она не могла пробраться в свой дом, затаился и стал ждать.

— Она круглая, как глаз Хорса, — сказал Аэйт. — Она знает. Она не стала ранить себя, просто принесла во рту траву ктенонт, и стрелы рассыпались… Я отобрал у нее траву — ну и вот…

— Никогда о таком не слыхал, — сказал Синяка.

Аэйт покосился на него с хитрым видом.

— Ты, наверное, многого еще не слыхал, а?

Мела хотел было одернуть брата, который говорил слишком много дерзостей, но Синяка просто отозвался:

— Ты прав.

Он вспомнил, как снимал с великана цепи, призвав на помощь магию силы. Делал он это долго и неумело, цепи впивались великану в тело и изрядно помучили бедное чудовище, прежде чем рассыпались в прах. Будь тогда на месте Синяки маленький воин с разрыв-травой в ладони, великану не пришлось бы терпеть все эти муки.

Мела все-таки сказал:

— Твоя болтовня утомит самого Салманаксая, Аэйт.

Салманаксай был мелким зловредным демоном, «сорочьим богом». Синяка чаще слышал его имя в проклятиях, чем в молитвах.

— Не ругай своего брата, — сказал Синяка. — Я действительно очень мало знаю. Все, что он рассказывает, для меня ново и интересно.

Из темноты донесся вкусный храп великана. Это было так неожиданно, что все трое — даже хмурый Мела — рассмеялись.

На рассвете вся деревня была поднята на ноги отчаянным звоном. Стонала, жаловалась, проклинала врагов певучая бронза. В полусне Синяке казалось, что ему опять семнадцать лет, он снова сидит на развалинах дома, и вновь уходят из Ахена великолепные защитники города, оставляя его на милость Косматого Бьярни. Звенят колокола, колыхаются знамена, сверкают шпаги, развеваются перья на плюмажах — алое, золотое, синее, белое; начищенные кирасы; лоснящиеся кони…

Синяка сильно вздрогнул и открыл глаза. В первое мгновение он испытал облегчение от того, что находится в лесу, так далеко от проклятого города. Но звон не уходил. Грозная бронза наполняла гудением всю долину.

Над чародеем склонилась большая черная тень. Шершавая ладонь царапнула его щеку.

— Господин Синяка, — прошептал великан, — чего это тут у них такое, а? Может, удрать нам, пока не поздно?

Синяка сел. Великан озирался по сторонам, его глазки тревожно бегали.

— Чего ты опять боишься, Пузан? — спросил Синяка, зевая.

— Я больше о вас забочусь, — обиделся великан.

— Ладно, не ворчи. Пойдем лучше, посмотрим, что случилось.

У огромного котла стоял один из воинов Фарзоя и изо всех сил ударял по бронзовому днищу рукоятью меча. Вокруг уже собралось почти все племя. Наконец, вперед вышел сам вождь, Фарзой, сын Фарсана. Он тронул воина за плечо и произнес несколько слов, которых Синяка не расслышал. Они дождались, пока утихнет последний гулкий отзвук потревоженной бронзы, и воин, подсаженный сильными руками, поднялся на котел.

Теперь он был хорошо виден. Злые черные брови, разлетавшиеся под белыми волосами, подчеркивали его сходство с той девушкой, что носила в прическе красные стрелы и в день появления Синяки с великаном в поселке морастов помогала Асантао выпекать хлеб. Ему было около сорока лет.

Он поднял руки к подбородку и дернул завязки плаща. Плащ упал, прошуршав в полной тишине, и все увидели, что одежда покрыта пятнами крови. Рядом с Синякой сжал губы Мела. Аэйта не было видно.

Молчание нарушил тяжелый голос вождя.

— Говори, Фратак.

Фратак сказал:

— Сегодня они напали на нас у Дерева Восьми Клыков.

Ему не нужно было объяснять, кто такие «они». Мела отчетливо скрипнул зубами.

— Нас было пятеро, их больше двадцати, — продолжал Фратак. — Их вождь силен и полон дьявольского ума. — Внезапно плечи его поникли. Казалось, он едва держится на ногах. — Они сожгли дерево… — выговорил он с трудом.

Синяка почти физически ощутил, как волна ужаса прокатилась по всему племени.

В эту минуту вождь выступил вперед и негромко, но очень отчетливо спросил:

— Кто убит?

Фратак беззвучно пошевелил губами, прежде чем ответить:

— Алким, Афан, Кой и Меса…

Синяка ожидал горестного женского вопля, но все по— прежнему молчали. Потом глухой мужской голос из толпы проговорил:

— Зачем ты остался жив, если они погибли?

Фратак побледнел и пошатнулся, но ответил еще тише:

— Чтобы сказать вам об этом…

Но голос был неумолим:

— Как же ты уцелел?

Вместо Фратака ответил вождь:

— Он жив, и этого довольно.

Похоже, эти слова были приказом, потому что больше вопросов не было. Фратак обессиленно опустился на землю. Возле него уже стояла Асантао. Теплые карие глаза колдуньи быстро отыскали в толпе Синяку.

— Помоги мне отнести его к дому, — сказала она так просто, точно Синяка всю жизнь ходил у нее в помощниках.

Он не стал возражать.

Когда Фратак уже спал, измученный болью и усталостью, Синяка спросил чародейку:

— Скажи, Асантао, эти убитые воины — Меса, Кой, Алким и… — Он запнулся.

— Афан, — спокойно подсказала она, ничуть не удивленная тем, что он запоминал их имена. — Что ты хочешь узнать о них?

— Разве в племени не осталось их близких?

— Почему же нет? Алким и Афан — братья, у них жив отец, у Месы три сестры, а Кой был младшим из пятерых…

Синяка помолчал, собираясь с мыслями и не зная, как лучше задать вопрос, а потом набрался духу и спросил прямо:

— Почему же никто не плачет по ним?

Асантао пожала плечами.

— Слезы прольются, беды остаются, — ответила она пословицей.

— Печаль не мочит, она жжет. — Глаза чародейки потемнели. — Черная Тиргатао ходит по полю битвы с огненным рогом в руке. Она выжигает радость из душ тех, кто остался в живых. Если бы печаль поливала нас водой, мы перестали бы быть воинами. — Она помолчала немного, а потом заключила: — Горькое это пламя. Кого опалил огонь Тиргатао, тому вода уже не покажется сладкой.

Раненый застонал во сне. Асантао помогла ему лечь удобнее.

Синяка вспомнил об еще одной непонятной вещи.

— Что это за Дерево Восьми Клыков?

Асантао обтирала кровь раненого со своих рук.

— Это тайна, — коротко ответила она.

Синяка вздохнул.

— Тайна так тайна, — пробормотал он, решив не спорить.

Пузан, обдиравший перья с утки позади дома, обиженно встрял: