Кэрин очень мало трогало, что происходит с Селией, она чувствовала себя совершенно несчастной оттого, что ее избегал Гай.
Когда дядя Марк попросил ее сыграть, она обрадовалась и подошла к роялю. Тетя Патриция уселась в свое любимое кресло, понимая, что Кэрин несчастна и подавлена. Краем глаза Кэрин наблюдала за Гаем, наклонившим голову к Селии. Она что-то шептала ему, и ее прелестное лицо светилось радостью. Потом даже Селия вынуждена была слушать музыку, потому что Гай запрокинул свою темную голову, закрыл глаза, и на лице его появилось выражение удивленного внимания.
Кэрин играла одного композитора за другим, равнодушная к наблюдательному, выжидающему взгляду Селии. Беспокоиться было не о чем… не о чем волноваться… не о чем волноваться! И все же, почему ей так трудно справиться с этим непонятным чувством?
Следующие десять минут дали ей ответ на этот вопрос. Рикки остановился в дверях, и невероятно, но в его глазах стояли слезы. Тетя Патриция первая заметила это и встревожилась.
— Что-то случилось, Рикки?
— Что случилось? Что случилось? Я покажу вам, что случилось!
Он рванулся вперед, что-то бормоча на каком-то непонятном языке. В руках у него было большое полотно. У Кэрин перестало биться сердце. Она поняла, в чем дело, конечно, она все поняла. Ей казалось, что она это предчувствовала. Рикки повернул к ним полотно, и в комнате воцарилась мертвая тишина. Все сидели без движения, как заколдованные.
Портрет был испорчен, превращенный детской или бессмысленно злобной рукой в ужасную карикатуру! Кусочки грунтовки были размазаны по прозрачной ткани платья, а лицо почти уничтожено излюбленным способом вандалов: замазанные черной краской глаза казались скрытыми темными очками.
Длинные локоны были продолжены до плеч, а с них мазками цвета морской волны капала вода.
Если в этом и было что-то отдаленно напоминающее шарж, никто этого не принял за таковой. На всех лицах появилось одинаковое выражение, и угроза сгущалась над головой преступника, как туман над вершиной горы. Рикки опустился в кресло, сдерживая ожесточенность, разочарование и негодование. По его бескровному лицу можно было судить, какой ужасный удар ему нанесен.
Кэрин поднялась медленным, изящным движением и нарушила живую картину. Она уселась на подлокотник кресла Рикки и погладила его по руке.
— Рикки! Рикки!
Его длинные пальцы дергались, как в агонии, под ее рукой. Некоторое время она не могла произнести больше ни слова.
— Где Филипп? — вскинула голову Селия с хищным блеском в глазах.
Этот демарш потряс Кэрин. Она содрогнулась от подобного удара, глаза ее сверкнули. Теперь всем стало понятно, как Селия ненавидит девушку. Кэрин попыталась сохранить спокойствие, но слова вырвались у нее сами собой:
— Какое отношение имеет к этому Пип?
Глаза Селии сверкали. Ледяным тоном она произнесла:
— Мы это очень скоро узнаем, дорогая. Ведь ты хочешь знать, кто это сделал?
Она говорила резко, без всякой претензии на вежливость.
— Я приведу Пипа, — спокойно произнесла Патриция Эмбер, — хотя сомневаюсь, что в этом есть необходимость.
— О, какой мрачный и омерзительный вечер! — вырвалось у Рикки, и он словно окаменел.
Тетя вышла из комнаты, уверенная в том, что увертки Селии шиты белыми нитками. Мужество почти покинуло ее.
Кэрин почувствовала, что к ней возвращается душевное равновесие. Она раздумывала над быстрым вопросом Селии и над тем, что под ним подразумевалось. Ее душой завладело какое-то странное беспокойство. Дети, даже самые лучшие из них, иногда совершают непредсказуемые поступки, не понимая их последствий. Но Пип так умен, так любит имение! Это его собственность, как и собственность всех остальных. Кэрин мучилась в раздумьях. Марк Эмбер откинулся в своем кресле и смотрел поверх сложенных пирамидой пальцев. Его лицо было печальным. Он мог отдать жизнь за Пипа. Такой умный парень!
Гай выглядел таким же невозмутимым, как всегда. Он еще не все понимал в этой истории. Выражение его лица было таким же холодным, как на заседании правления и к которому привык Марк Эмбер.
Гай находился только в нескольких футах от Кэрин, но той казалось, что их разделяет вечность. Если во всем виноват Пип — а кто же еще может быть виноват, — им придется покинуть Бэлль-Эмбер. Ситуация станет невыносимой.
Через несколько минут в гостиную вошла Патриция, держа Пипа за руку. На нем поверх пижамы был надет халат, а слегка взъерошенные волосы наспех зачесаны на макушке. На его лице появилась тревога и не по возрасту взрослое выражение, как это всегда бывает с ребенком, столкнувшимся с проблемами взрослых. Он подошел к сестре, и его карие глаза наполнились недетской озабоченностью.