Тогда негритянка взяла ребенка и, тяжело ступая на цыпочках, вышла из комнаты. Кормилицу она встретила на полпути к поселку.
– Вот, милая, – сказала Занзи, протягивая женщине корзину, – здесь девочка и все вещи. Ее зовут Гарден. Пока я не скажу, держи ее у себя. Боюсь, она у тебя надолго.
Кормилицу звали Реба. Она была высокая, ростом с хорошего мужчину, и необыкновенно худая. У нее совсем не было бедер, а груди, даже налитые молоком, оставались крошечными. На первый взгляд она напоминала мужчину – не только из-за фигуры, но и из-за крупных черт лица, У нее был квадратный подбородок и тяжелые челюсти, широкий нос занимал на лице непомерно много места, высокий лоб бороздили преждевременные морщины; уши были большие, с толстым хрящеватым ободком. Она заплетала волосы в тугие косички и плотно складывала их на темени, отсутствие пышной прически делало ее облик еще менее женственным. Реба была настоящей негритянкой, без малейшей примеси европейской или индейской крови. Она была черной, как самое драгоценное черное дерево, а десны у нее были синеватые.
Реба была замужем за Метью Эшли, самым красивым негром в поселке; он отвечал за всю живность на плантации и был любимым правнуком мамаши Пэнси. Он мог выбрать любую девушку в приходе, и когда-то многие пытались его окрутить. Но Метью увидел принаряженную Ребу в церковном хоре – она пела, как ангел, и раскачивалась в такт музыке с мягкой кошачьей грацией – и с тех пор он ни разу не взглянул на другую женщину.
У них было двое сыновей, пятилетний Джон и годовалый Люк. После Джона Реба с интервалом в год родила двух мертвых детей. Еще один мальчик родился двадцать дней назад и умер через неделю после рождения. Реба собиралась кормить его и ребенка Маргарет Гарден. Молока в ее маленьких грудях хватило бы на четверых. Когда ее Исаак умер, она стала аккуратно сцеживаться и с нетерпением ждала вестей из лесного дома. У нее была потребность держать на руках крошечное тельце, поить молоком беззубый нетерпеливый рот.
Не успела Занзи отойти, как Реба села на землю возле дорожки и достала из корзины запеленутого младенца. Она прижала к себе крошечный сверток и стала раскачиваться из стороны в сторону.
– Благодарю тебя, милостивый Боже, – повторяла она снова и снова.
Потом она расстегнула верхние пуговицы жакета и платья. Молоко текло из ее длинных сосков.
– Сейчас, – сказала Реба. – Слава Богу, сейчас. – Она отвернула одеяло, чтобы посмотреть на ребенка. – Нет! – воскликнула негритянка. – Ты у меня не будешь синей. Этот ребенок не умрет! – Она положила маленькую Гарден на землю и опустилась рядом с ней на колени. – Я этого не допущу, чтобы ты тоже!
Она обхватила ладонью крошечную голову девочки и прижалась губами к ее рту. Потом Реба сильно выдохнула, держа другую руку на тельце Гарден. Грудная клетка младенца почти не двигалась. Реба вдохнула, отчаянно всасывая в себя воздух, изнемогая от усилий. Она не отрывалась от ребенка две минуты, которые показались ей вечностью. От напряжения в ушах у нее звенело.
Потом Реба выпрямилась и сплюнула на траву комок кровянистой слизи. Она подняла к небу лицо и руки:
– Благодарю тебя, Господи!
Гарден начала громко плакать. Реба видела, как содрогается от крика ее крошечная грудь и как постепенно розовеет кожа.
– Теперь можешь кушать, – сказала женщина. Она подняла ребенка, и его сморщенное личико уткнулось в сосок.
При виде Ребы с корзинкой на голове жители поселка высыпали на улицу.
– Откуда ты взялась, Реба? Ты что, не понадобилась в лесном доме?
Реба осторожно опустила корзинку.
– Это не я, – сказала она. – Это ребенок. Миссус отправила его жить ко мне. Он никому не нужен, только мне. Это теперь мой ребенок, посланный мне Богом на Рождество.
Толпа последовала за Ребой в дом.
– Метью, – сказала она, – я принесла нам ребенка. Она вынула из корзинки спящую девочку и показала ее Метью.
Он приподнял уголок одеяла и расхохотался:
– Реба, такого уродливого детеныша я еще не видел. Даже у опоссумов.
Реба спокойно улыбалась.
Негры проталкивались к Метью, смотрели на ребенка, отшатывались и ахали.
– У белых дети всегда уродливые, – утешил какой-то добросердечный сосед.
– Ну-у, не настолько…
По толпе пробежал одобрительный гул.
– Красота – это еще не все, – ввернул кто-то. Реба по-прежнему улыбалась.
Когда соседи вволю насмотрелись на ребенка, Метью попросил их уйти. Потом уселся рядом с Ребой и одной рукой обнял ее.
– Женщина, этот ребенок делает тебя счастливее?
– Да.
– Тогда все остальное не имеет значения. – И Метью рассмеялся. – Нет, все-таки такого уродливого младенца мне еще не показывали.
Теперь Реба смеялась вместе с ним.
– Видел бы ты ее, когда мне ее дали. Я тебе сейчас расскажу.
Гарден, которая благополучно проспала церемонию своего представления обществу, начала махать кулачками и хныкать.
Реба подошла к девочке.
– Сейчас, Метью. Надо поправить ей ползунки. Я буду кормить ее и рассказывать. – И она с радостью наклонилась над уродливой, отвергнутой матерью девочкой.
Гарден провела у Ребы почти пять месяцев. Вначале возникли осложнения – мамаша Пэнси не желала допускать в поселок «трэддово семя». Это могло накликать на негров плоский глаз. Но Метью настаивал, что Ребе очень нужен ребенок.
– Кроме того, – сказал он, – раз малышка не нужна Трэддам, то и плоскому глазу она не понадобится.
И старушка Пэнси сдалась: она никогда ни в чем не могла отказать Метью. Но по ее требованию он выкрасил и ее, и свою дверь в синий цвет, чтобы отогнать злых духов.
Интерес к Гарден не угасал. У Ребы не было отбоя от гостей, желавших узнать, исправилась ли голова у девочки. Одни имели в виду форму, другие – волосы. День за днем следы от щипцов постепенно исчезали. Когда Гарден исполнилось три месяца, голова у нее была как у всякого нормального ребенка. Но волосы по-прежнему не росли.
Даже Ребе стало казаться, что Гарден навсегда останется лысенькой. Реба снимала с нее один чепчик только для того, чтобы надеть другой. Гарден сердилась и пыталась безуспешно отмахиваться от чепчиков своими пухлыми кулачками.
Но наконец первого апреля, в день всех дураков, Реба нащупала на голове девочки шелковистый пух. Однако для всех остальных это оставалось тайной – Реба хотела окончательно посрамить критиков и снять с малышки чепчик только тогда, когда красного пятна у нее на затылке совершенно не будет видно.
Но она этого не дождалась. Волосы у младенца росли так странно, что ей необходимо было с кем-нибудь посоветоваться. Что бы это могло значить? И не опасно ли это?
Дело в том, что они росли островками. По всей голове были рассыпаны пучки мягоньких бледно-золотых волос. Но их разделяла гладкая, совершенно голая кожа.
– Может, у нее парша? – предположил Метью.
– Ха! Да что я, парши не отличу? У нее же нет никаких болячек, все чистенькое.
– Лучше спросить у врача, у доктора для белых. У черных детей такого не бывает.
Но доктор Дрейтон ничем не смог помочь.
– Нет, Реба, это не болезнь. Такого здорового ребенка я давно не видел. Ты сотворила просто чудо. Сказать по правде, я не думал, что она выживет.
Реба улыбнулась.
– Нечего тут беспокоиться, – сказала она Метью. – Когда волосы у нее отрастут, я просто зачешу их на проплешины. А пока буду одевать ее, как раньше. – Она поцеловала пятнистую маленькую голову и ловко нацепила на нее чепчик.
Метью хмуро наблюдал за ней, между бровей у него залегла морщина.
– Реба, не стоит тебе слишком привязываться к этой девочке. Я не хочу, чтобы ты сама причиняла себе боль. Ее уже пора отнимать от груди, и ее скоро заберут домой.
– Я не верю, что уже пора. Это не полезно.
– Думаю, тебе лучше в это поверить.
Его слова сильно подействовали на Ребу. Метью почти никогда не командовал, но если уж командовал, то его слова приходилось принимать всерьез. На следующий день она попросила Хлою принести для Гарден чашку из дома на Трэдд-стрит.