Почти всю свою короткую жизнь Гарден чувствовала себя счастливой. Все жители поселка любили ее, она платила им взаимностью. Случалось, ее наказывали шлепками по упитанной попке или стегали тонким гибким прутиком по ногам, но до сих пор она не сталкивалась ни с неприязнью, ни с полным осуждением. И с жестокостью тоже.
Девочка сразу бросилась к Стюарту и Пегги, радостно треща об их лошадях, о Джуди и о том, чему Метью успел ее научить.
– Вам будет не надо сажать меня назад, за вами, – затараторила она. – Я еду верхом не хуже, чем вы, только что медленно.
Стюарт и Пегги ужаснулись.
– Мама, – сказал Стюарт, – она говорит, как ниггеры.
– И выглядит, как они.
Гарден все лето играла только на свежем воздухе, она сильно загорела, лицо у нее покрылось веснушками, а кожа на всегда босых пятках задубела. Ее странные, двухцветные, как фруктовый мармелад, волосы были настолько густыми, что Хлое пришлось заплести ей четыре косички вместо двух и за отсутствием лент перевязать их ниткой.
Гарден совсем растерялась. Она знала, что о ней говорят и ею недовольны, но совершенно не понимала почему. Она оглянулась на Хлою, ища защиты, но Хлоя только слегка покачала головой и прижала палец к губам. Гарден стояла и молча смотрела на свою семью: три лица, три пары глаз. Глаза были холодные.
– Стюарт, – сказала Маргарет, и в ее нежном голосе появились железные нотки, – я тебе сотни раз говорила, что джентльмен не должен употреблять слово «ниггер». И твоя сестра совсем не похожа на цветную. На оборванку – может быть. Но это поправимо… А в школе она научится говорить как следует.
– Хлоя, скажи Занзи, чтобы она вымыла и подстригла Гарден, а потом подыскала ей среди обносков мисс Пегги какое-нибудь подходящее платье.
Хлоя вывела Гарден из комнаты. В кухне к девочке снова вернулся дар речи:
– Хлоя, зачем она сказала мне мыться? Меня что, не купали вчера после ужина? Что я им плохого сделала?
Хлоя прижала ее к своей теплой, мягкой груди.
– Нет, деточка, – сказала она. – Нет, мой сладкий, ты за всю жизнь никому не делала плохо. Плохо делают только тебе.
– Объясни, Хлоя, не понимаю.
– И не надо. Хлоя просто болтает и сама слушает. Ты делай, что тебе велят, и будь себе на уме.
– Мне надо молчать?
– Так оно лучше. Пошли теперь за этой Занзи. Я дам ей мыло, я взяла в магазине, и у тебя в ванне будут пузырьки.
– Я сделала то малое, что могу, – отчитывалась вечером Хлоя перед Ребой и всем поселком. – Но бедная же она детка, ей там достанется.
Ей доставалось, но Гарден справилась. Она не открывала рта, если к ней не обращались с вопросом, а тогда отвечала как можно короче. Она делала все, что ей велят, и делала немедленно. Она слушала, смотрела и училась. Она была наблюдательна и быстро схватывала; вскоре ее речь перестала отличаться от речи других школьников, но голос ее навсегда сохранил музыкальную певучесть, присущую диалекту гуллах и жителям поселка, и Гарден было очень приятно слушать.
Она стоически терпела насмешки над своими волосами. Для стрижки Занзи надела на голову девочке какую-то посудину и по ней подровняла волосы, а потом попыталась создать спереди подобие челки. Результат был устрашающий. У Гарден была действительно очень странная шевелюра. Природа отпустила ей двойное количество волос – нормальное человеческое светлых и столько же рыжих. Они были совершенно прямые, тонкие и мягкие, но невероятная густота делала их непослушными. Без кос Гарден приходилось плохо, ее желто-огненная грива, при малейшем движении или дуновении ветерка трепетала, растрепывалась и торчала во все стороны. Впечатление получалось дикарское и смешное.
В одежках Пегги она выглядела нелепо. Они болтались на ней, как на вешалке, хотя Пегги носила их в таком же возрасте. И не только потому, что Пегги была намного крупнее, шире в плечах и в кости. Как только Гарден забрали из поселка, она начала стремительно худеть. Сидя за столом вместе с сестрой и братом, девочка не могла съесть ни куска. Она старалась, но если все-таки что-то глотала, у нее тотчас начиналась рвота. Хлоя готовила ей всякие вкусности и пыталась скормить их на кухне, но Гарден справлялась от силы с одной-двумя ложками. И только Метью нашел способ ее подкармливать. Каждый день, по дороге в школу и обратно, Гарден заходила в хлев, где доили коров. Сидя на корточках у ног большого, теплого животного, она протягивала к вымени голубой фарфоровый кувшин с ванилью и сахарной пудрой на дне. Под умелыми пальцами Метью молочные струйки били точно в подставленный сосуд, пока сладкая пенистая жидкость не начинала течь через край. Все это вместе: теплая духота, свет фонаря в коровнике, острые запахи, ловкие руки Метью, первый глоток душистого пенистого напитка прямо из горлышка – ужасно нравилось Гарден. Коктейль из-под коровки, как называл его Метью, утолял и телесный голод девочки, и душевный.
Но она продолжала терять в весе. В июне, когда занятия кончились, от нее, по авторитетному мнению Ребы, оставались лишь кожа да кости.
– Мы тебя откормим, милочка, как следует быть, – пообещала Реба. – Все лето ты будешь там, где твои друзья. И аппетит у тебя прибавится. Ты теперь тощее самой Ребы. Куда такое годится?
Гарден изо всех сил обняла ее. Девочка почувствовала, что снова оказалась дома, хотя умом уже понимала, что это не так. Лесной дом – вот ее дом, пускай ей там совсем не рады. А ее семья – это Пегги, Стюарт и мама, и не Реба с Метью и их четверо детей: Джон, Люк, Тайрон и новорожденная Флора. Пока лето не кончится, она поживет у своих друзей. Ее родня по ней скучать не будет.
А когда она снова пойдет в школу, хотя до этого еще очень далеко – целых три месяца, ей тоже будет не так уж плохо. У нее уже появилось несколько подружек, на следующий год девочек будут учить вязать, ей предстоит играть ангела в рождественском спектакле и петь. И главное, у нее будет нормальная проворная лошадь взамен усталой старушки Джуди. Пегги и Стюарт учатся последний год. Им больше не надо будет ездить в школу.
17
– Стюарт, будь любезен, сними свой выпускной костюм и повесь его как следует. Видит Бог, у тебя немного одежды, а в старших классах тебе придется ходить в костюме каждый день.
Стюарт ошарашенно уставился на мать:
– Какие старшие классы? Мама, я считал, что со школой покончено.
– Это была начальная школа, Стюарт. В следующем учебном году ты будешь ездить в среднюю школу в Саммервиль.
– Мама, к чему это? Учеба мне так плохо дается. Пускай ездит Пегги. Она любит книжки.
– Пегги – девочка. Ей не нужно учиться. Это нужно тебе.
– Зачем?
– Чтобы преуспеть в жизни. Чтобы что-то собой представлять. Мужчине необходимо образование.
– Папа не кончал среднюю школу.
Брови у Маргарет поднялись.
– И поэтому ты думаешь, что тоже не обязан? Ты что, хочешь вырасти таким же безответственным, как твой отец, так же подводить всех, как он? Он даже не пришел на ваш выпускной вечер, хотя и обещал.
– Он твердо не обещал. Я был, когда Пегги его спрашивала. Он сказал, что придет, если выкроит время.
Маргарет презрительно передернула плечом:
– На твоего отца это похоже. И говорить о нем не стоит труда – моего, во всяком случае. Ступай повесь свой костюм. И поаккуратнее.
Стюарт рассерженно затопал по лестнице.
– Человеку может надоесть, когда им командуют, – бормотал он себе под нос. – Через месяц мне будет тринадцать, я уже не ребенок. И папа обещал подарить мне на день рождения длинные брюки, а тогда я этот кургузый костюм ни за что не надену.
Мать позвала его, когда он надевал на распялку пиджак. Голос ее прозвучал странно. Он снова накинул пиджак, кое-как просунул руки в рукава и, недовольный, загромыхал по лестнице вниз. Маргарет, с побелевшим неподвижным лицом, полулежала в кресле. Занзи, обмахивая ее веером, яростно смотрела на негра, который неловко переминался в дверях.