За это ему устраивали кошмарные сцены. Маргарет покидала свой вымышленный мир и бранилась, как фурия. Все в их жизни зависело от Стюарта. Он обязан закончить школу. Он должен получить приличную работу. Она ругательски ругала его, стыдила и визжала, что он копия своего отца: ни на что не годный, безответственный лентяй. А потом начинала сваливать все его грехи на дурную компанию и, главное, на Сэма Раггса, на эту белую шваль. Маргарет даже грозилась, что заставит Стюарта уйти с работы и учиться как следует.
У мальчика хватало ума не принимать ее угрозы всерьез. Семья очень нуждалась в тех девяти долларах двадцати пяти центах, которые он приносил каждые две недели, и при виде этих денег Маргарет всегда радовалась.
Но Стюарту было больно слышать, что он очень похож на отца. Он помнил, какой была Маргарет при жизни Стюарта-старшего: она была унылой, одинокой, заброшенной, тот ее просто третировал. Когда-то мальчик дал клятву, что вырастет и будет о ней заботиться, и он по-прежнему считал это своим долгом.
Но школу он ненавидел и ничего не мог понять на уроках, хотя старался изо всех сил. Он давал матери обещания исправиться, смутно надеялся на чудо и проводил все больше времени с Джимми Фишером, изобретая лживые предлоги для отлучек из дома.
– Да не мучайся ты, – втолковывал ему Джимми. – Твоя беда только в том, что тебя бабы заездили. Мать, две сестры да еще эта огромная черная ведьма. Дома у тебя просто возможности нет быть мужчиной. А чуть-чуть приврать не велика беда. Женщины еще не до того довести могут.
Когда Маргарет вступала в очередную схватку со Стюартом, Пегги непременно пыталась вмешаться. Она просто расцветала от громких и страстных споров. В старших классах она превратилась в высокую, неуклюжую девушку. Она была крупнее брата и большинства своих соучениц. Красивыми у нее по праву могли считаться только руки и ноги. Ее лицо помимо оспин было усыпано воспаленными ярко-красными подростковыми прыщами, а волосы казались воплощением полыхавшего у нее в душе огня. Огненно-рыжие, как у всех Трэддов, и жесткие, как проволока, они закручивались в тугие, непокорные завитки. Пегги по тогдашней моде убирала их назад и завязывала большим бантом низко на затылке. Они не лежали, а топорщились и при всем своем обилии были некрасивы.
К любым общественным событиям Пегги относилась со страстью. По примеру Ганди, который был тогда в центре внимания, она пыталась голодать. В школе она ходила по коридорам с плакатиком женщин к выборам», и ее отправили в кабинет директора. Ее идеалом была Эмелина Пэнкхерст с дочерью. Свои контрольные и домашние работы она подписывала «суфражистка Пегги Трэдд».
Любая власть и любые авторитеты приводили ее в ярость, но в школе она перед ними смирялась. Да, она жаждала борьбы, но еще больше жаждала знаний.
Дома роль власти играла Маргарет, и Маргарет раздражала Пегги больше всего. Обратить на себя ее внимание было почти невозможно, это удавалось одному Стюарту. А если Маргарет иногда и замечала существование старшей дочери, то воспринимала все ее поступки совершенно неправильно. Например, когда Пегги голодала, Маргарет решила, что дочь села на диету, и одобрила «ее желание наконец-то заняться своей фигурой». А в суфражистки, по презрительному отзыву Маргарет, шли те, кому не удалось выйти замуж, и, уж конечно, не леди.
Поэтому роль аудитории для Пегги могла играть только Гарден. В их общей комнате, в часы, когда обеим уже полагалось спать, Пегги выплескивала на сестру все накопившееся в душе негодование и бессильную ярость.
– Да знаешь ли ты, что в Индии люди выпрашивают корку хлеба, а англичане спокойно проходят мимо и оставляют их умирать с голода? А миссис Пэнкхерст назначили принудительное питание, ей просто запихнули в горло какую-то гадкую резиновую трубку и влили туда кашицу. Мне худо делается, стоит мне об этом подумать.
Ты скажешь, ну, это же англичане. И ты думаешь, что этим будет сказано все? Нет, ты не права.
Гарден, которая не проронила ни звука и вообще не понимала, о чем речь, изо всех сил затрясла головой – она соглашалась, что не сказанные ею слова были ошибочными.
– Не права, – с нажимом в голосе повторила Пегги, – потому что и здесь, в этой стране, положение такое же ужасающее. Когда суфражистки проводили манифестацию в Вашингтоне, против них бросили кавалерию. Их сбивали с ног, и они падали под копыта лошадей. И знаешь, кто послал кавалерию? Политики, вот кто. Им безразлично, что справедливо, а что нет. А ты знаешь, Гарден, что по всей Европе люди убивают друг друга? Боши штыками вспарывают животы детям, и кого это здесь волнует? Ни-ко-го! «Это нас не касается», – говорят политики.
Ну, если их не касается даже убийство мирных жителей, что же тогда этих господ касается? Кому-то должно быть дело до того, что справедливо, а что нет. Но всем все безразлично. Даже учителям в школе. Пусть Европа сама о себе заботится – вот что они говорят. Им куда важнее, чем занимается Ирен Касл и какие туфли она носит. Их шокирует, что Ирен Касл остригла волосы, но им некогда думать о том, что ежедневно умирают миллионы и миллионы людей. Это их не шокирует. Клянусь тебе, Гарден, когда я обо всем этом думаю, мне так противно, что хочется плюнуть.
Гарден от всей души сочувствовала сестре.
– Мне тоже хочется, – подхватила она и, открыв ближайшее к своей постели окно, изо всех сил плюнула во двор.
Пегги была так изумлена, что перестала ораторствовать.
– Ничего себе! Гарден, я и не знала, что ты так умеешь. По-моему, ты доплюнула до соседнего дома.
Гарден торжествующе ухмыльнулась:
– Я плююсь лучше всех. Меня учил Джон, это старший сын Ребы, сперва он был чемпионом поселка, но потом я его переплюнула. Хочешь, я тебя научу?
Если бы Маргарет увидела, как ее дочери старательно плюются в окно, она бы, наверное, упала в обморок. А те газетные новости, о которых так презрительно отзывалась Пегги, казались Маргарет очень важными и, главное, очень тревожными. На улицах Вашингтона – демонстрация женщин, а такая очаровательная особа, как миссис Касл, делает себе стрижку.
Это были приметы времени, они свидетельствовали, что в мире происходят пугающие перемены. Самой знаменитой звездой кинематографа стала Теда Бара – женщина несомненно безнравственная. Маргарет изо всех сил кивала, читая передовицу в газете «Новости и курьер». В ней было написано все, о чем с такой тревогой думала Маргарет. «В тартарары вместе с танго» – называлась статья. Мир забывает о вечных ценностях, нравственности и приличиях. Мода и бесстыдство становятся синонимами.
Мать с детства внушала Маргарет простые и возвышенные принципы жизненной философии. «Ты леди, Маргарет, и этого у тебя никто не отнимет. Мы можем лишиться каких-то вещей, но наше воспитание и наши традиции всегда при нас. И пока ты живешь в соответствии с ними и поступаешь, как тебе положено, то есть как подобает леди по рождению и воспитанию, тебе всегда будут воздавать должное, тебя будут уважать».
Миссис Гарден вкладывала в слова «традиция», «воспитание» и «леди» очень многое. Для нее они подразумевали смелость, бескорыстие, готовность к самопожертвованию, то есть подлинный благородный принцип «noblesse oblige».[3] Маргарет, слишком юная, чтобы осознать свое невежество, думала, что понимает заветы миссис Гарден. Но для себя она толковала их так: она, Маргарет, по рождению выше других, и если она будет выглядеть и вести себя женственно, то люди будут обходиться с ней как с принцессой крови.