«Через мою могилу гусь перепрыгнул». Она вспомнила эту примету и заставила себя отбросить мысли о возрасте. Маргарет уже исполнилось тридцать три. В свой день рождения она плакала, пристально вглядывалась в зеркало, делала неприятные открытия и снова плакала. К тому времени Трэдды уже несколько месяцев провели на Трэдд-стрит, и жизнь Маргарет вошла в определенную колею, миссис Трэдд заняла свое место в том чередовании приемов и ответных визитов, под знаком которого проходили дни любой чарлстонской светской дамы средних лет. В первые недели после переезда с Шарлотт-стрит, когда новость о том, что Трэдды снова поселились в городе, только начала распространяться, на подносе у Маргарет в прихожей скапливалось особенно много визитных карточек.
И ее настойчиво просили возвращать визиты. Она выпивала в гостиных галлоны чая и разговаривала столько, что у нее садился голос. И узнавала многое о том единственном, что ее интересовало: о светском обществе Чарлстона.
Она узнала, что может появляться на улицах без сопровождения, что леди не только ходят в магазины и в гости, но даже совершают моцион в одиночестве, и ничего предосудительного в этом нет. Она услышала и приняла к сведенью множество сплетен. Она выяснила, что понапрасну стыдилась, живя на Шарлотт-стрит, – на той же улице в глубине сада стоял дом Уилсонов, а они играли заметную роль в светской жизни. И оказывается, в стесненном положении находились решительно все, а те, кто не находился, делали вид – считалось, что «приличные люди все потеряли во время войны». Маргарет видела, что ей и ее детям здесь рады, что чарлстонцы приветствуют их возвращение в свой прежний круг. И главное, Маргарет поняла, что она из девушки превратилась в матрону. Время вальсов безвозвратно прошло, ее коробке с сувенирами уже пятнадцать лет, и царицей балов нельзя стать на четвертом десятке. Но об этом лучше не думать, а то леди может расплакаться.
От этого портятся глаза и появляются морщинки, а даму с морщинками никто и никогда не пригласит танцевать. Непоследовательность Маргарет снова помогла ей сохранить присутствие духа; Маргарет всегда ухитрялась с жестокой трезвостью смотреть на вещи и в упор не видеть неприемлемых для себя истин.
Маргарет, сидя в постели, потянулась к звонку; вошла Занзи.
– Занзи, растопи камин и подай мне шаль. Я не встану, пока комната не прогреется, я не могу одеваться на холоде. И еще, принеси мне газету. Утром Пегги ее у меня просто выхватила, я ее и просмотреть не успела. Пегги думает, что в этом доме никто, кроме нее, не умеет читать.
А Пегги в это время читала брошюру о жизни Сьюзен Б. Энтони. Одновременно девушка отскребала огромную суповую кастрюлю. Дело происходило в судомойне при столовой Красного Креста, где работали все юные леди города. Это был их вклад в будущую победу над Германией. Пегги бы охотнее пошла в медсестры, но это было для дам постарше. А на долю молоденьких девушек оставалась столовая. Хорошенькие работали подавальщицами, менее эффектные личики можно было увидеть на кухне. Пегги, как оказалось, плохо готовила; ее поставили мыть посуду.
Она вытерла мыльные руки о передник и перелистнула страницу. Перед тем как погрузиться в чтение, она с трудом приподняла кастрюлю.
– Позвольте, я помогу вам, – прозвучал у нее за спиной мужской голос.
Пегги с усилием наклонила кастрюлю, из нее полилась мыльная вода.
– Я не нуждаюсь в помощи, – отрезала Пегги. – Женщина может справиться с любым делом не хуже мужчины. – Она резко опустила кастрюлю в чистую воду, чтобы ополоснуть. Раздался громкий хлюпающий звук. – Ну вот, – с торжеством в голосе сказала Пегги.
– Прекрасно. Но мне кажется, если человек что-то делает, он должен делать это хорошо, независимо от того, мужчина он или женщина.
Пегги обернулась к незнакомцу:
– Кто посмеет сказать, что я сделала это плохо?
– Боюсь, что я. – Это был курсант из Цитадели, одетый в парадную форму: белые перчатки, золотые галуны на рукавах и фуражке и блестящая, украшенная султаном сабля на перевязи винного цвета.
– Что? – Пегги опустила руку в чистую воду и кончиками пальцев нащупала у края кастрюли прикипевшие остатки супа.
– Благодарю вас, господин ревизор, – буркнула она. – Я исправлюсь. – Пегги снова погрузила кастрюлю в мыльную воду, забрызгав подол своего форменного платья, и схватила щеточку.
Курсант протянул руку к ее брошюре.
– Не вздумайте трогать! – Пегги яростно взмахнула щеткой.
Курсант выронил книжку:
– Простите, пожалуйста. Я просто подумал, не Гоголь ли это.
Пегги от удивления опустила щеточку:
– Что вы сказали?
– Вы назвали меня ревизором. Есть такая пьеса, ее автор русский писатель Гоголь. Когда я вошел, я заметил, что вы читали. И я подумал, что, может быть…
– Я знаю, кто такой Гоголь. – Пегги почему-то рассвирепела. И удивилась. Она думала, что, кроме нее, здесь, в этом городе, про Гоголя не знает никто.
– Меня зовут Боб Ферстон.
– Я – Пегги Трэдд.
– Ясно. Как Трэдд-стрит.
– Полагаю, что да. – Пегги почувствовала, что еще немного – и она, как обычно, двух слов связать не сможет. Ей всегда было очень трудно разговаривать с молодыми людьми. Именно поэтому она так не любила ходить на приемы, без которых Маргарет не мыслила себе жизни. В гостях Пегги становилась неуклюжей, наступала на ноги партнерам по танцам. Она ни на минуту не забывала, что у нее рябое лицо, что она некрасива. И она не умела того, что требовалось от девушки: улыбаться, ворковать, кокетничать с молодыми людьми и говорить им любезности. Так долго, как с Бобом Ферстоном, она еще ни с кем из молодых людей не беседовала… разве что со Стюартом и с мальчиками из старой школы у Бейкон Бридж, но они словно не замечали, что она девочка, и относились к ней просто по-товарищески.
Пегги наконец увидела, что платье у нее залито мыльной водой и что она обрызгала Боба Ферстона. На его форме темнели мокрые пятна. Пегги растерянно уставилась на это загубленное парадное великолепие, потом подняла глаза на лицо юноши. И вдруг поняла, что он красив, как киноактер, что он похож на Фрэнсиса Бушмена? Нет, этот слишком стар, скорее, на Дугласа Фербенкса. Пегги захотелось провалиться сквозь землю. Она вцепилась в кастрюлю и стала тереть ее с такой силой, что от щетки фонтаном полетели брызги и Боб Ферстон отскочил в сторону.
– Прошу прощения, мисс Трэдд. Я разыскиваю мисс Эмили Прингл. Не подскажете ли вы мне, как ее найти?
Пегги старательно не отрывала глаз от кастрюли.
– На входе. Раздает пончики, – буркнула она.
Она услышала, как он сделал несколько шагов и остановился.
– Что ж, всего доброго.
Пегги подняла глаза:
– До свиданья.
Боб Ферстон красивым движением отдал честь и вышел.
– Как я сожалею, что я ему нагрубила, – прошептала Пегги. – А потом швырнула щеточку на пол. – Ничего я не сожалею, – сказала она этому орудию производства. – Он как раз подходит для Эмили. Во всяком случае, если судить не по словам, а по его поступкам.
Какое нахальство делать мне замечания насчет кастрюли! Мыл бы ее сам, если уж так любит чистоту. – Она прополоскала кастрюлю и с грохотом поставила ее на барьер. – И с какой это стати он берет чужие книги?
И в ожидании очередной порции грязной посуды Пегги изо всех сил сосредоточилась на жизнеописании Сьюзен Б. Энтони.
Тележка с грязной посудой появилась, ее толкала Эмили Прингл.
– Ох, Пегги, – высоким от восторга голосом заверещала она, – какой этот Боб Ферстон красавчик, я никого красивее в жизни не видела! С ума сойти, как я волнуюсь. Его сосед по комнате должен был сопровождать меня сегодня на чайный бал, но сделал у себя в училище что-то не так, и его не отпустят. Поэтому вместо него со мной пойдет Боб Ферстон. С ума сойти, просто не верится! Он сказал, что ты ему объяснила, как меня найти. Пегги, он говорил что-нибудь такое? Он расспрашивал обо мне? Как ты думаешь, он мною интересуется?