32
Логан Генри был так зол, что напрочь утратил свою обычную сдержанность.
– Эта идиотка, – сообщил он Эндрю Энсону, – хочет свести на нет все, что я для нее сделал.
Эндрю налил приятелю виски с содовой и откинулся в кресле, приготовившись слушать. То, что он услышал, заставило его выпрямиться. Идиоткой, оказывается, была Маргарет Трэдд. Она унаследовала имущество своего сына и распорядилась, чтобы мистер Генри продал Эшли Барони, хотя имение и начало приносить ощутимый доход. Единственным возможным покупателем был Сэм Раггс, но суммы, которую он предлагал, с трудом хватало, чтобы выплатить по закладной. И тем не менее Маргарет была склонна согласиться.
Теперь наступил черед Эндрю Энсона поделиться информацией, от которой мистер Генри едва не подскочил. У банка, по словам мистера Энсона, был клиент, готовый купить Эшли Барони. Нет, имен он называть не станет, но предлагает этот клиент существенно больше, чем Сэм Раггс.
Логан Генри хихикнул.
– Думаю, это предложение и Раггса заставит раскошелиться, – сказал он.
Логан Генри не имел представления о том, на какие затраты Сэм в действительности был готов пойти. Кипарисовая топь была необходима Сэму для его алкогольного бизнеса. Несколько недель он пытался тягаться с неизвестным покупателем, давая больше того, что предлагал за Эшли Барони банк, но каждый раз таинственный клиент Эндрю Энсона предлагал еще больше. Когда Сэм наконец понял, что в борьбе за имение он руководствуется уже не логикой, а чистым упрямством, сумма чудовищно возросла. Клиент Эндрю Энсона отдал за имение раз в десять больше, чем оно в действительности стоило.
Чарлстон просто бурлил от догадок и сплетен. Кто этот таинственный покупатель? И сколько денег на самом деле уплатили Маргарет Трэдд? Ни мистер Энсон, ни мистер Генри на эти вопросы не отвечали.
– Мама, правда, что мы богатые? – спросила Гарден. – Девочки в школе сказали мне, что мы очень богатые.
– Гарден, говорить о деньгах – это вульгарно.
– Но мне бы хотелось знать!
– Ну, пожалуй, да. Но ты никогда и ни с кем, слышишь, ни-ко-гда и ни с кем об этом не разговаривай. По-настоящему богатыми нас не назовешь, но мы действительно выручили много денег за Барони.
– И что ты с ними будешь делать, мама? Может быть, ты летом поедешь в горы? Мама Уэнтворт Рэгг всегда ездит, а про них все говорят, что они богатые.
– На самом деле, Гарден, мы с тобой обе летом поедем в горы. Я начинаю вкладывать деньги, полученные за Барони.
– Не понимаю.
– Я хочу обеспечить тебе все условия, Гарден Трэдд. А ты станешь гордостью своей мамы. – Глаза у Маргарет увлажнились. – Кроме тебя, у меня никого не осталось.
Гарден опустилась на колени рядом со стулом Маргарет и крепко обняла мать:
– Я постараюсь, мама, я постараюсь. Я очень постараюсь, чтобы ты была счастлива.
Поверх плеча матери Гарден смотрела на ее письменный стол, вернее, на украшавшие его фотографии, уже в рамках. Стюарт улыбался, стоя возле «роллс-ройса»; Пегги на свадьбе улыбалась, глядя на Боба. Свадьбу сыграли очень скромную и второпях. Трэдды были в трауре, а Боба срочно посылали в Европу, в инженерные войска. Пегги отплыла к берегам Европы еще до того, как ее фотографии были готовы.
У Маргарет теперь осталась только Гарден, у Гарден – только мать.
Узнав, что они с матерью поедут в горы, Гарден стала, сгорая от нетерпения, считать дни до отъезда. До сих пор она путешествовала только из Чарлстона в Барони и обратно.
И вот рано утром двадцать второго июня к дому Трэддов подъехал извозчик, чтобы отвезти мать, дочь и Занзи на вокзал. Гарден от волнения не могла усидеть на месте и все время ерзала. Она впервые ехала на извозчике. И никогда не была на вокзале.
Огромный паровоз напоминал ей дракона, он изрыгал громадные клубы дыма, и они столбом устремлялись вверх, прямо в небо, оставляя внизу, далеко под собой, высокий навес над перроном. Возле гигантских колес тоже стелился то ли дым, то ли пар, и Гарден, замирая от сладкого ужаса, пробежала сквозь это низкое облако. Она знала, что дракон ручной. А на самом-то деле он и драконом не был. Но жажда приключений и блаженный страх перед неизвестностью заставляли девочку смотреть на все другими глазами, переносили ее из жизни в книгу сказок.
Молодой человек с карандашом и блокнотом метался взад-вперед по платформе, пытаясь со всеми поговорить, у каждого спрашивая, как его зовут. Ежегодный традиционный выезд «настоящих чарлстонцев» в горы всегда занимал немалое место в светской хронике. Поезд назывался «Каролинский, особого назначения», и летом его отбытие из Чарлстона каждый день освещали газеты. Маргарет Трэдд украдкой усмехнулась из-под густой черной вуали.
В двух вагонах из пяти всегда ехали чарлстонцы. Разумеется, они не занимали все места, но вагоны были всецело в их распоряжении.
Еще один вагон предназначался для других белых пассажиров, некоторые из них тоже могли быть чарлстонцами, но не настоящими, то есть не принадлежащими к избранному кругу чарлстонской знати. Четвертый и пятый вагоны были для негров. В одном из них обыкновенно ехали чернокожие няни, кормилицы и – под их бдительным присмотром – дети.
Полчаса на платформе царил полный сумбур: в поезд сажали детей, заносили игрушки, передавали в окна высокие корзины с плетеными крышками, предназначенные специально для провизии. Наконец проводник крикнул: «Займите свои места!», оглушительно взревел паровой гудок, зазвонили колокола, раздались прощальные выкрики и «Каролинский, особого назначения» с двадцатиминутным опозданием загрохотал по рельсам. Он ехал в Северную Каролину через весь штат, и опытные путешественники знали, что по дороге он будет делать остановки в каждом захудалом городишке и в каждой деревне и всюду задержится на лишних пять или десять минут. За это поезд называли «Каролинский ползучий», но произносили его название с нежностью. Отдых начинался, когда люди оказывались на станции, и долгое путешествие в вагоне, где на все ложился слой гари, было неотъемлемой составной частью этого отдыха.
Ехать было утомительно и скучновато, но Гарден так не считала. Когда поезд оказывался на железнодорожном мосту и вагон качало из стороны в сторону над водой на невидимых рельсах, у нее начинало отчаянно колотиться сердце. Она махала рукой детям возле хижин, мужчинам, чьи фургоны двигались по пыльным дорогам параллельно рельсам, людям на станциях, где длинный, как Мен-стрит, поезд с громким шипением останавливался. Названия городов были для нее такой же экзотикой, как названия на школьном глобусе. Она внимательно читала рекламу на гаражах и сараях и завороженно следила за волнистой линией серебряных телеграфных проводов и за мельканием телеграфных столбов, которые под стук колес проносились мимо окон.
Пожилая дама, в царственном одиночестве сидевшая в середине вагона, первой открыла свою корзинку для завтраков. Для остальных пассажиров это послужило сигналом. Вдоль всего вагона молодые люди стали снимать корзинки и подавать их сидящим дамам, и вскоре на всех свободных местах, а также на коленях у многих появились белые квадратные, ярд на ярд, салфетки.
Но Гарден от волнения не могла есть. Уже начинались холмы. А Гарден прежде никогда не покидала низменной части штата. Никогда не видела холмов. И смотрела на них как зачарованная. Потом, через несколько часов, поезд описал длинную дугу и вдалеке появились горы. У Гарден перехватило дыхание. Холмы, конечно, были замечательные, но к встрече с горами ее никак не подготовили. И никто не сказал ей, что горы такие высокие.