Гарден и Уэнтворт пришли на несколько минут позже. Джошуа принял их визитные карточки с торжественностью, от которой у Гарден сразу поднялось настроение.
Но когда их привели в гостиную, вся ее радость быстро улетучилась. Уэнтворт, ее подруга Уэнтворт, хохотушка и болтушка, которая всегда так охотно кокетничала, в присутствии своего кумира совершенно растерялась и словно онемела, так что Гарден пришлось самой поддерживать разговор. Разумеется, она не могла общаться только со своей тетушкой и не замечать Мэна. Гарден пришлось делать то, что было для нее труднее всего на свете, если не считать танцев. Ей пришлось беседовать с мужчиной.
Мэн постарался облегчить ей задачу.
– Как это ужасно, – сказал он, – что я до сих пор не был знаком со своими кузинами. У тебя ведь есть сестра, Гарден, верно? Я бы хотел познакомиться и с ней тоже. Где она сейчас?
У Гарден загорелись глаза:
– Скоро я смогу вас ей представить. Я сегодня получила письмо, Пегги приедет домой всего через несколько недель. Ее муж служит в инженерных войсках, и его переводят в Техас. А перед Техасом ему дают месячный отпуск.
Мэн, отчасти с помощью бабушки, задавал именно те вопросы, которые следовало: о Пегги и ее жизни во Франции. Гарден оставалось лишь повторять то, что писала ей сестра. Письма Пегги, как и сама она, были пропитаны самоуверенностью и искренностью, и Гарден рассказывала действительно интересные вещи. Прежде чем она осознала, что происходит, оказалось, что все, кроме Уэнтворт, участвуют в очень оживленной беседе.
Впрочем, Гарден не забывала поглядывать на часы и не задержалась у тетки дольше положенных двадцати минут (именно столько времени по чарлстонским правилам приличия должен был длиться визит). Гарден заставила Уэнтворт встать и попрощаться, а затем отвела ее домой и оставалась с подругой, пока та рыдала и осыпала себя упреками.
– Гарден, ну почему, почему я сидела как истукан? Я хотела быть очаровательной и прелестной, а тут просто оцепенела. Для меня это было так важно, что я перепугалась до смерти.
Гарден погладила ее поникшие плечи:
– Я понимаю. Я прекрасно понимаю, что ты чувствовала. Со мной тоже всегда так бывает.
Но в глубине души она задавала себе вопрос – что все-таки Уэнтворт нашла в Мэне? Да, у него приятная внешность, но совершенно непонятно, почему Уэнтворт считает, что он похож на Рудольфо Валентино и Дугласа Фербенкса, разве что у всех троих карие глаза и каштановые волосы.
– Мэн, иногда ты бываешь просто образцовым внуком, – сказала Элизабет, когда девушки ушли. – Если хочешь, графинчик в твоем распоряжении.
Мэн усмехнулся и налил себе шерри.
– В сущности, я получил большое удовольствие. Подумать только, моя кузина участвует в демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти. Как ты думаешь, эта Пегги и впрямь несла плакат?
– Судя по тому, что о ней рассказывает Гарден, и сомневаться не приходится. По-моему, Пегги весьма необычная молодая женщина. Мне очень хотелось бы с ней познакомиться. – Элизабет взглядом показала на графин, Мэн налил ей шерри. – А теперь я хочу поговорить с тобой о Гарден. Я принимаю в ней участие. Я порасспросила людей и узнала, что эта кошмарная особа – ее мать – очень давит на нее и девочка от этого так нервничает, что постоянно терпит провалы в обществе.
– Да что ты, бабушка! Не может быть, с ее-то лицом, она же красавица из красавиц.
– И слава Богу, об этом не знает. Но не это главное. Главное то, что обычно она такая же скованная, какой сегодня была эта малышка Рэгг. По-моему, ты сегодня услышал от Гарден больше слов, чем все ее предыдущие собеседники мужского пола, вместе взятые. Я хочу, Мэн, чтобы ты ей помог.
– Ой, нет, я не собираюсь работать воспитателем детского сада. К тому же она не в моем вкусе, есть девушки, которые нравятся мне гораздо больше.
– Вроде этой твоей знойной Кармен с табачной фабрики?
У Мэна отвисла челюсть. Элизабет улыбнулась.
– До меня доходят кое-какие слухи, мой мальчик; о том, что делается на свете, старушки всегда знают больше всех. Но эта старушка не болтлива, поэтому хватит тебе ловить ворон. Закрой рот и выслушай, что я тебе скажу. Я не прошу тебя ухаживать за твоей молоденькой кузиной. Просто приглядывай за ней. Ее отец и брат умерли; из мужчин ты ее самый близкий родственник. Она начнет выезжать в следующем сезоне, то есть через десять месяцев, и боюсь, не успеет достаточно повзрослеть, прежде чем ее бросят на растерзание львам.
Мэн свирепо зарычал, однако Элизабет не улыбнулась.
– Хорошо, бабушка, – сказал он, – я буду послушным внуком. И пригляжу за твоей заблудшей овечкой.
«Заблудшая овечка, – думал мистер Кристи, глядя на Гарден. – Такая красивая – и такая потерянная». Впервые за много лет ему захотелось написать портрет. Пальцы его бессознательно потянулись за кистью, нащупали кусочек угля. Быстрыми, уверенными движениями он принялся набрасывать лицо Гарден.
Она сидела на складной табуретке, держа на коленях альбом для рисования, среди десятка других девушек на таких же табуретках и с такими же альбомами. Девушки почти загородили для прохожих тротуар у церкви Святого Михаила. Сегодня их водили на экскурсию, посвященную гордости Чарлстона – его кованым решеткам. После долгой прогулки и осмотра балконов, оград, калиток и лестничных перил ученицы отдыхали и одновременно работали, рисуя высокие ворота, ведущие на старое кладбище.
Ворота эти были шедевром кузнечного искусства: замысловатое металлическое кружево завитков и спиралей обрамляло сверху изображения античных урн, под которыми веером расходились четыре расширявшихся кверху округлых лепестка, похожих на лопасти павлиньих перьев. Рисовать их было чрезвычайно сложно, и Гарден сосредоточенно трудилась. Шляпка у нее сползла на затылок, открыв чистые очертания лба, и, когда Гарден, подняв голову, смотрела на кованые узоры, от нежного изгиба ее шеи у мистера Кристи перехватывало дыхание. Он быстро рисовал, делал набросок на одной странице и тотчас, недовольный, переходил на следующую, пробуя снова и снова, пытаясь передать на бумаге это таинственное сочетание счастья и скорби, юности и вечности, решимости и беспомощности. Если бы он с этим справился, ему бы удалось запечатлеть самую суть легенды о спящей красавице, о жаре женственности, заключенном в хрупкую оболочку девичества, о движении жизни, еще не осознанной под сенью невинности и неведенья, о муках и великолепии будущих страстей, едва читаемых в переменчивом – то радостном, то грустном, – отмеченном одиночеством лице и в очертаниях стройной, хрупкой и беззащитной шеи.
Мистер Кристи мысленно выругался и перевернул очередную страницу. Он не справлялся, ему не хватало мастерства, но он был уже так близок к цели. Надо попробовать еще раз, а потом еще и еще.
Гарден принялась стирать неверную линию. Она уже столько раз терла бумагу в этом месте, что наконец образовалась дырка. Она тихонько вздохнула и открыла новый лист. На этот раз она начнет рисовать с урн, а не с лепестков – может быть, так будет проще.
– Привет, Гарден, у тебя отлично получается.
У Гарден от неожиданности дрогнула рука, и карандаш прочертил кривую линию через весь лист.
– Посмотрите, из-за вас я все испортила! – жалобно вскрикнула она и тут только поняла, кто подошел к ней со спины и заглянул в альбом. – Здравствуй, Мэн, – сказала она вежливым тоном.
– Извини, Гарден, я не хотел. – Мэн не обратил внимания на то, как при виде него разволновались другие девушки, – он привык к подобной реакции. Гарден представила его мистеру Кристи; узнав, что учебная экскурсия скоро кончится, Мэн сказал преподавателю, что проводит Гарден домой. Правда, он слегка удивился, почему мистер Кристи посмотрел на него так, словно готов был убить, но тут же выбросил эти мысли из головы. – Не зайти ли нам по дороге в кафе-мороженое? – предложил он своей юной кузине.