Мальчик соскользнул с дивана, сел к нему на колени, обнял за плечи. Заплакал. Поклялся Аллахом и Пророком, что всегда был осторожен. Разве только, пожалуй, мог оставить где-нибудь эту книгу с именем владельца, написанным еврейскими буквами. Вот в чем его оплошность, он готов биться головой об стену.
Де Вриндт обнимал хрупкое тело, поцелуями осушал слезы, успокаивал; то, что живое существо так страдает из-за него, наполнило его смутным блаженством; бесформенное, неуклюжее, оно прихлынуло словно из самых затерянных глубин минувшего.
— Поверь, опасности нет, совершенно никакой, — лепетал мальчик. — Нас много, целая орда мальчишек, одни последуют за мной добровольно, а для других дай мне несколько пиастров. Мы разведаем про моего брата Мансура. Выйдя из дома, он ни на минуту не скроется от наших глаз, мы всегда будем знать, где он и почему. Он трус, говорю тебе, он не посмеет ничего сделать, если мы раз-другой его напугаем. Но и ты должен быть мудрым, господин, с наступлением ночи тебе нельзя в одиночку ходить по Старому городу, да и здесь тоже. Я придумаю какую-нибудь хитрость, направлю его по ложному следу. Через две-три недели он обо всем забудет.
Взволнованно и проникновенно он широко открытыми детскими глазами смотрел на друга, положив ему на плечи кулачки, откинувшись далеко назад. Он пытался обмануть себя и сам это понимал. Не так-то просто избежать опасности, если мужчины его семьи, гордые мужчины Джеллаби, решили встать между ним и этим человеком.
Ах, думал де Вриндт, разве не стоит рискнуть жизнью, если живая душа так тебя любит? Хорошо живется в краях, где часто идет дождь; но еще лучше, без сомнения, в жарких странах, где чувства людей устремляются прямо к цели, точно стервятники, которые падают с небес на околевшего верблюда возле дороги. На миг он притянул к себе голову мальчика, с которой свалился тарбуш, снова надел ему красную шапочку и сказал:
— Нам надо думать об уроке. Послушаем, что ты помнишь и что нового выучил о тех временах, когда твои отцы и мои в согласии жили за морем и вершили великие дела, в Гранаде, в Кордове, в Севилье.
Мальчик Сауд опять сидел на диване, подобрав ноги, положив ладони на стол.
— При калифе Абдаррахмане… — начал он и опять осекся. — Что посоветовал тебе Эрмин-эфенди, о Отец Книг?
Де Вриндт на миг задумался — рассказать мальчику только о маленькой поездке или о планах уехать в Европу, о многомесячной отлучке? И решился, рассказал о втором плане. И не скрыл, что, дабы подготовиться, должен сегодня вечером еще раз выйти из дома и посоветоваться с рабби Цадоком.
Мальчик Сауд кивнул:
— Только будь очень осторожен и не вступай на улице в споры, ведь наши мужчины именно таким способом приводят себя в ярость. Остальное — хорошее решение. Мудрее уйти от опасности, пусть даже она исходит всего-навсего от моего брата. — Понизив голос и глядя прямо перед собой, он добавил: — Я буду ждать тебя. Что такое три месяца для настоящих друзей? Когда начнутся дожди, ты вернешься. И в Яффу, чтобы подняться на борт «Вены» или «Карнаро», отправишься не сегодня и не завтра. Я ничего не забуду к твоему возвращению; поверь, в темноте я сумею нарисовать твой облик на моих опущенных веках.
Глава пятая
Ратники Божии
Иерусалим блаженствовал, наслаждаясь облегчением раннего вечера. Солнце, все еще на половине высоты над дугою моря, ослепило де Вриндта, когда он вышел из дома и быстрыми, короткими шагами направился через оживленный Новый город к Русскому подворью, меж тем как автомобили, непрестанно гудя клаксонами, мчались вдоль тротуаров или возвращались на стоянку возле угла — шоферы-евреи в плоских кепках, остальные в тарбушах, которые европейцы называют фесками. Казалось, весь Иерусалим высыпал на улицу, всеми фибрами вбирая в себя кислород после зноя летнего дня. Продавцы лимонада и арабских напитков, перекинув шланг через плечо, лавировали среди продавцов мороженого в маленьких киосках и грациозных женщин в черных накидках, с кувшинами на голове, с детьми, которых вели за руку. Армянские духовные лица в высоких шапках, длинноволосые русские попы, чернобородые эфиопские священники с гордо-неприступными темнокожими лицами, в широких черных развевающихся рясах. Напротив Главного почтамта, стоя на возвышении, регулировщик в черной форме и белых перчатках управлял движением автомобилей, ослов и верблюдов, объясняясь с шоферами и погонщиками взглядами и легкими кивками. В витринах, в дверях лавок на Яффской дороге манили подлинные и поддельные восточные товары, но де Вриндта они на сей раз не радовали; он сосредоточенно высматривал в зеркальных стеклах возможных преследователей, высокого молодого араба в тарбуше или бедуина в белом платке-куфие, перехваченном черным шнуром из конского волоса. Группу бедуинов, замершую возле кинотеатра «Сион» перед пестрыми афишами какого-то военного фильма, он обошел стороной. Еще вчера он заговорил бы с ними по-арабски, дружелюбно разъяснил незнакомые мундиры. Но куда подевалось это вчера?