— А что такое с мистером де Вриндтом? — Это он произносит вслух.
Мистер Робинсон предугадывает гарде. К этому он готов. Всегда пешки против пешек, думает он и в свою очередь делает ход маленькой белой фигурой.
— Он подал ходатайство от имени своей организации. Пишет на весьма цветистом английском, чуть ли не шекспировском, в библейском стиле. Что бы вы сказали, если бы в вашей корреспонденции встречались фразы типа: «непередаваемые права духовного существа» и «поборники созданной на Синае конституции»? Полный вздор, скажу я вам, но может нам пригодиться. В среду или в четверг мы примем их и арабскую знать и выслушаем их пожелания, которые практически сводятся к ограничению деятельности сионистов и создаваемого ими «Jewish Agency». Полагаю, что даже еврейская пресса оставит свою сдержанность и поднимет шум. Надо отдать этим людям справедливость, — добавляет он, постукивая пальцем по своему королю, — они достойны сожаления. Конечно же их до крайности раздражает, что они могут ступить на собственную Храмовую площадь только за бессовестную плату — ни много ни мало тридцать пиастров, — которая идет в карман их врагов. А как раздражали их муфтий и его народ все эти месяцы, когда использовали любую, самую крохотную правовую зацепку насчет Стены Плача, что, мол, она должна теперь стать их центром!
— Интересно, кто, — зевая, спрашивает Эрмин, — подкинул чертовски хитроумную идею наглядной пропаганды?
Мистер Робинсон с улыбкой пожимает плечами:
— Автор неизвестен, орудие — арабская газета «Уль джамеа уль арабийят» и обычные агитаторы. Сама затея почти анекдотична, но чрезвычайно остроумна.
Лейтенант Машрум просит разъяснения и получает его, поскольку мистеру Эрмину требуется время, чтобы отразить скромный ход слоном. Эрмин слушает, не сводя глаз со своих фигур. Такие разъяснения на дороге не валяются.
Дело в том, что по стране распространилось фото Купола Скалы с еврейской надписью и бело-голубым сионистским флагом: смотрите, вот наконец-то выясняются подлинные намерения евреев; они отберут у вас святыню, если вы не поднимете протест! В действительности фотография была неловкой попыткой рекламы захудалой ешивы в благодарность за денежные пожертвования, подобно тому как христианские монастыри и больницы порой использовали в таких целях снимки церквей Рождества и Гроба Господня, — как бы благочестивое изречение, настенное панно. Эта «мечеть» являла собой фантастический храм, в довершение всего напечатанный задолго до войны. Однако на обывателей Наблуса, на крестьян Самарии фото подействовало, кровь бросилась им в голову, и они сжали кулаки.
— Стало быть, фальшивка? Политическая фальшивка? — сонно спрашивает Эрмин и делает ход.
— Совершенно верно, — отвечает мистер Робинсон, делая ответный ход. — Только вот запретить ее нельзя, потому что законодательство не дает такой возможности и потому что нам нельзя вмешиваться, когда сыны страны клевещут друг на друга.
— Евреи сами виноваты, — замечает лейтенант Машрум. — В церковь Гроба Господня ордены их тоже не пускают, и они терпят.
— Ничего при этом не теряя. — Эрмин слегка кривит уголки губ. — Здешние склочники, христиане ли, нет ли, никакому разумному протестанту не понравятся.
— И что же им делать? — насмешливо спрашивает мистер Робинсон.
— Сражаться, — отвечает Машрум, взмахивая кулаком.
Эрмин слушает рассеянно. Его мало-помалу увлекает шахматная партия.
— Этот де Вриндт не вызовет большого скандала? — с интересом спрашивает лейтенант Машрум.
— О! — ухмыляется мистер Робинсон. — Скандал? Шум поднимется нешуточный. Земля вновь вздрогнет, но не против нас. По долгу службы мы выслушаем, что эти господа нам представят. Однако споры о подведомственности еврейского меньшинства в стране мы решать не можем, это же ясно. Мы — мандатарная власть, от нас требуется справедливость. Извольте, господа, она к вашим услугам. Только прежде чем ставить условия, вы должны доказать, кто из вас имеет на это право.
— Неплохо для Англии, — говорит лейтенант Машрум, промочив горло, — неплохо для моих арабов. Послушаем, что скажет Израиль!
Л. Б. Эрмин обеспокоенно переводит взгляд с одного на другого. Сегодня он выпил уже не одну порцию виски, глаза выдают, язык ворочается с некоторым трудом, но мысль устремляется далеко вперед.
— Ладно, — наконец произносит он, — но хорошо ли для этой страны?