— Где он лежит? — прошептал он. — Где я могу увидеть его?
— Мы поедем вместе, — спокойно сказал Эрмин. — Его застрелили на пути к другу, к хакиму[44] Глускиносу, почти на пороге его больницы.
— Посреди улицы, — сказал мальчик. — Такова была воля Аллаха. Позволь мне попить, горло пересохло. — Дрожащими пальцами он взял стройный графин, налил в стакан воды, жадно выпил.
— Я думал, — продолжил разговор Эрмин, — ты уже знаешь. Слухи в здешних краях распространяются быстро.
— Не между теми и нашими. Может, еврейские олухи уже знают, те, что бросали в него камни. Может, евреи в ресторанах и конторах уже сейчас радуются. Отец Книг мертв. — Он говорил все это в пространство комнаты, как бы себе самому, и в тоне арабских слов сквозила такая боль, что и у Эрмина повлажнели глаза, до сих пор мучительно сухие. — Отец Книг ушел, о-о, и я больше не увижу его. Он учил меня, он показал мне, что мужчина много знает и при этом остается кротким. Он заботился обо мне, как заботилась мать, когда я еще носил свое первое платье. — Слезы катились у него из глаз, он стискивал зубы, боролся с ними, смахивал смуглыми кулачками. — Теперь эти собаки убили его, потому что его мысли и их мысли не были одинаковы. О, сидна Эрмин, ему надо было остаться с книгами и со мной, а не вмешиваться в игры взрослых, где на кону стоят смерть и жизнь.
Верно, подумал Эрмин, так оно и есть! Не ко двору он был взрослым людям, бедняга де Вриндт. Внезапно Эрмин остался в комнате один. Сауд исчез. Из-под стола, из-под тяжелой бухарской скатерти, доносились звуки: всхлип, хриплая с ним борьба, потом почти подавленный стон, плач.
— Я не хочу, не хочу, не хочу, — твердил осиплый голос, так продолжалось несколько минут.
И Эрмин подумал: любовь есть любовь, а все прочее — это обман и ханжество.
В конце концов черная коротко стриженная голова снова вынырнула из пространства меж столом и диваном, надела тарбуш, уже спокойнее смотрела покрасневшими глазами.
— Я отдам тебе книгу, которую он давал мне, — сказал мальчик, снял с книги газетную обертку, в которой нес ее под мышкой, поцеловал и поставил на место в шкаф с зелеными занавесками. — Никогда больше мне ее не читать. Или ты оставишь ее мне на память, чтобы я выучил ее наизусть? Там идет речь о тех временах, — сглотнув, добавил он, — когда арабы и евреи вместе жили в Испании. Это было давно и уже не повторится.
— Оставь книгу себе, — сказал Эрмин. — А почему не повторится, например, здесь?
— Между ними и мной вражда, отныне и до смерти, — вскричал мальчик, взмахнув сжатыми кулаками. — Главное теперь — отыскать убийцу, и мы его отыщем. Не смейся! — с жаром воскликнул он. — Мальчишки на улице много знают; мы не дураки, какими нас считают взрослые. У нас своя жизнь.
— Знаю, — отвечал Эрмин, — мальчики и в Англии, и повсюду на свете живут своей жизнью. Вопрос лишь в одном: одобрил бы твой убитый друг то, что ты только что обещал, Сауд ибн Абдаллах?
Сауд задумался, опустил голову.
— Нет, конечно, — признал он. — Стало быть, я должен провести различие между убийцей и его лагерем и другими евреями.
— Что ж, весьма мудро, — кивнул Эрмин. — Значит, ты уверен, что его убили не ваши из-за твоей с ним дружбы?
Сауд посмотрел на него с удивлением:
— Так ведь мой отец запретил! Болван Мансур рискнул заикнуться об этом. Но я поклялся отцу, и он мне поверил. Ни один араб не поднял бы руку на Отца Книг после слов, сказанных главой нашей семьи.
Эрмин раскурил трубку. Наконец-то ему вновь захотелось почувствовать вкус голубого дымка. А услышанное очень похоже на правду.
— Значит, — на всякий случай спросил он еще раз, — ты полагаешь, твой брат не мог нанять кого-нибудь из арендаторов, оборванца из ваших деревень, заплатив два десятка пиастров? Полиция учитывает такую возможность.
— Так бывает, — задумчиво сказал мальчик, — когда речь идет о словесных оскорблениях, женских дрязгах или иных обидах. Тогда, пожалуй, да, — продолжал он, покраснев, одновременно искренне и со стыдом, в глубочайшем смятении души всего лишь умный, рассудительный ребенок, не думающий о себе. — Но мой брат Мансур не настолько горяч, его гордость недостаточно самовольна. Он мог бы не подчиниться отцу, если бы тот просто запретил, не назвав причины, которая имеет для Мансура значение. Однако отец назвал причину, и с нею Мансур не мог не считаться, ведь речь шла о деле всех арабов в этой стране. Нет, сидна Эрмин, тот, кто ищет убийцу среди феллахов, только попусту тратит время. Нашего друга убил человек из другого лагеря, и его надо найти!