— Идите смотреть — зарево!
Все выбрались на улицу, гадали, что горит. Потом дали отбой, все разошлись. Поднялись наверх и мы.
На другой день стало известно: горели большие винные склады Парижа.
Сброшенные бомбы были самые обыкновенные, никакие не «фау». Огрызаясь изо всех сил, немцы продолжали бомбить Париж. Почему именно винные склады — непонятно. Случайно? Или назло французам, зная, как они любят «Гро руж».
Жить становилось легче, Сережа неплохо зарабатывал, но совершенно неожиданно мы оказались в пустом пространстве. Друзья замыкались в семейных заботах и хлопотах. На нашей мансарде мы оказались, как на необитаемом острове, хоть и возвратились из плена Панкрат, Денис Давыдов. Андрей Гауф приехал из Африки. Их свадьба с Машей была единственным радостным событием за это время и напомнила наши давние беззаботные вечеринки.
Еще раньше приехала с юга Франции Настя, и мне предстояло идти к ней с тяжелой вестью о Марке. Она продолжала работать у своих хозяев, я нашла ее очень изменившейся. Она похудела, повзрослела, глаза стали строгими, внимательными. Мы расцеловались, она провела меня в свою комнату, усадила, сама села напротив и взяла мои руки в свои.
— Я все знаю, Наташа, знаю, знаю…
Отпустила меня, встала, походила. В тишине билась в окно шальная сонная муха. Настя открыла окно, выгнала муху.
— Я всегда чувствовала, что у нас с Марком нет будущего. Слишком все было хорошо, чтобы так осталось. Я знала — отнимется. И отнялось.
Через полгода она вышла замуж за младшего сына своих хозяев, французского инженера. Ей предстояла тихая, размеренная жизнь в достатке, без тревог и без всякой романтики.
Так постепенно налаживалась жизнь у друзей, у родни. Вот и сестры мои, подружки детских лет, разъехались. Марина отправилась к мужу в Алжир, а Татка вышла за Поля и уехала с ним на Атлантическое побережье, где располагалась его часть.
Восьмого мая наступил мир.
Мы сидели на нашей мансарде. В скошенные открытые окна вливался торжественный вой сирен. Они гудели в последний раз. Во всех церквах и соборах звонили колокола. Яркое солнце заливало комнату, крыши соседних домов, весь город. С резкими криками носились стрижи.
Мы включили маленький самодельный приемник. Его собрал для нас Володя Пронский. Только крышку не успел сделать. Так и стоял этот приемник в фантастическом переплетении проводов, способный улавливать голоса свободной земли. На панели настройки отдельной жизнью пульсировал зеленый глазок. Из приемника неслась музыка, разноязычная речь. Я придвинулась ближе и случайно задела оголенный провод. Удар тока был пустяковый, но он послужил толчком. Я в голос зарыдала.
Я плакала и плакала, и никак не могла успокоиться. Выливалось, рвалось наружу все зажатое, стиснутое в горле войной. Нет, не вспоминала я в тот момент никого, лица многих умерших людей не проплывали перед моим внутренним взором. Я просто плакала. Впервые по-настоящему за всю войну. Я стискивала руки, я пыталась остановить рыдания — и ничего не могла с собой поделать.
— Будет, будет… — хлопотал Сережа.
На дне стакана в его дрожащей руке плескались остатки воды, Ника льнула к моим коленям, испуганная, готовая расплакаться сама. Я всхлипывала и без конца повторяла:
— Ничего, ничего, ничего… Это просто меня током ударило…
Схлынула война, а мы так и остались апатридами без права на работу, с дочерью-француженкой русского происхождения. И еще осталось жилье — мансарда на шестом этаже в старом доме на улице Антрепренер.
19
Прошел год. — Союз советских патриотов. — Отъезд
Младоросское движение после войны не воскресло. Игрушка для взрослых сломалась, главный затейник, Александр Казем-Бек, уехал, как говорили, в Соединенные Штаты. Уехал и наш боевой, наш очаровательный председатель спортгруппы Маша Буслаева. У Гауфа объявились родственники в Аргентине, они сманили его с молодой женой.
Жизнь продолжалась, но приносила не слишком веселые сюрпризы. В мае сорок шестого года закончилась Сережина хорошая работа у американцев. Союзнические войска уходили домой. С Сережей трогательно попрощались, выдали прекрасную рекомендацию. Он остался без работы, я отправилась в большую мастерскую красить шарфы.
Однажды после работы, прямо на улице, попала в объятия Раисы Яковлевны. Нацеловались, свернули в маленький скверик, нашли свободную скамейку. Раиса Яковлевна постарела, но держалась бодро, засыпала меня вопросами. Как я живу, как поживает мой муж, как мы пережили войну. Порадовалась за мою дочку. Она мне слова не давала вставить, чтобы я не задавала никаких вопросов. Рассказала, как после гибели Миши им с Вилей удалось спрятаться на время войны в сумасшедшем доме на севере Франции. Врачам закрытого от мира дома скорби удалось спасти несколько еврейских семей.