Я не могу стереть свою память! Все, оставшееся ТАМ, было. Было со мной, было с близкими мне людьми.
Я не знаю, как сложится наша жизнь ЗДЕСЬ. Судить рано. Не знаю, какой станешь ты к тому времени, когда сможешь прочесть и понять мои воспоминания. Я отправляюсь в прошлое. Быть может, мое воображаемое путешествие послужит мостиком через пропасть разорванного бытия. 14 марта, 1948 года. Брянск».
14 марта 1948 года не знала Наталья Александровна, что работа ее растянется на долгие годы, что временами ей придется совершенно забывать о взятом обязательстве, и тетради, заброшенные, будут лежать на дне чемодана, терпеливо дожидаясь, чтобы их извлекли, чтобы снова начали покрываться желтеющие страницы ее мелким наклонным почерком.
Три тетради в сиреневом переплете
Тетрадь первая
1
Моя родословная. — Бегство. — Константинополь
Мой дед, Дмитрий Андреевич Вороновский, был военным, как вся мужская половина этой фамилии. Его отец построил первую русскую подводную лодку — субмарину, его старший брат был известным конструктором дальнобойных орудий и погиб на полигоне при испытании новой пушки от разорвавшегося вблизи заряда.
Сам дедушка, боевой генерал, воевал с турками, был награжден орденами и медалями, именным оружием; в конце службы назначен сенатором в Гельсингфорс[2].
В 1916 году Ее Величества Кексгольмского полка желтых кирасир генерал Вороновский вышел в отставку, мечтал спокойно прожить оставшиеся годы, но тут началась революция.
Задолго до этих событий дедушка женился на дочери известного ученого, первого в России исследователя тибетских языков. Васильев была его фамилия. Он мой прадед, и родился в конце прошлого века в семействе нижегородских писарей. Все в этой семье становились писарчуками, еще со времен Петра Великого. Бабушка рассказывала, что в кабинете отца в рамке на стене висела пожелтевшая жалованная грамота с царским росчерком.
С малых лет писарских детей усаживали учиться каллиграфии, но с прадедушкой вышла осечка. К потомственной почтенной профессии он оказался совершенно непригодным. Сколько ни досталось на его долю тычков и подзатыльников, писать красиво он не научился. Тогда за непригодностью его отдали в гимназию. Он блестяще ее закончил, шестнадцати лет поступил на восточное отделение Казанского университета, а по окончании, по рекомендации Мусина-Пушкина, был направлен в Китай, в Пекинскую миссию.
За десять лет жизни в Китае мой прадед изучил китайский, тибетский, маньчжурский, монгольский, санскрит, и я уже не знаю, какие еще языки, включая почти все европейские. Он много путешествовал, стал академиком, был признан не только в России, но и за границей, издал невероятное для одного человека количество научных трудов, имел тринадцать детей и крутой нрав.
Среди тринадцати детей был известный математик, приват-доцент Петербургского университета, другой — издатель, третий — лингвист. Бог знает, кто еще был, и была моя бабушка — Нина Васильевна, смолянка, умница, разделившая судьбу с молодым блестящим офицером.
У дедушки с бабушкой родилось четверо детей. Дочерей-погодок звали Вера, Надежда, Любовь, сына нарекли Константином.
Вера и Надежда пошли по артистической линии, унаследовав от отца творческую жилку. Дедушка, помимо воинских заслуг, был великолепным пианистом и даже сочинял музыку. После гимназии девочки поступили в артистическую школу. Кажется, это была школа Комиссаржевской. Затем ушли на сцену. Сначала обе работали в Московском художественном театре, а позже моя мама, Надежда Дмитриевна Вороновская, ушла на провинциальную сцену.
Любовь Дмитриевна успешно закончила Бестужевские курсы и стала дипломированным врачом, а Константин, так уж было положено по традиции, учился в Кадетском корпусе.
Все они до революции успели обзавестись семьями и собственными детьми, да только вот у мамы семейная жизнь не сложилась. Сразу после моего рождения она развелась с мужем. Почему — не знаю. Мама никогда не касалась этой темы, я стеснялась спросить. Знаю только, что мой отец был довольно известным провинциальным артистом и режиссером, и звали его Александр Сумароков. Он не уехал, как мы, из России, заново женился и поселился не то в Киеве, не то в Ярославле.
Раннее детство видится мне в неясных картинах. Вот сижу на траве под деревом. Рядом мама, дедушка и еще какой-то господин с ящиком на треноге. На мне белое кисейное платье, нас собираются фотографировать, но я не понимаю, почему надо сидеть смирно, и верчусь. Дед берет меня на руки. У него пышные усы, они щекочутся. Смешно. Солнце. Нянька Варвара идет среди сосен с большим грибом — показать.