Через много-много лет, уже из Парижа, кто-то из знакомых умудрился поехать в Константинополь на поклон к дорогим могилам. Он и привез весть, что греческого кладбища, где хоронили русских эмигрантов, не существует больше. Его сровняли и провели по нему широкую магистраль.
2
Антигона. — Тетя Ляля. — Ночной ресторан. — Дети и взрослые
Весной 1920 года турецкие власти стали расселять свалившихся на их головы беженцев. Дядю Костю и бабушку куда-то вызвали и предложили переехать на Антигону.
В апреле мы, то есть бабушка, мама, дядя Костя да нас трое, вместе с двумя десятками других семей погрузили пожитки на шаркет, маленький пароходик, и отправились на Антигону. Ехал с нами и Коля Малютин.
В Мраморном море, теплом, прозрачном, словно не вода в нем, а сгустившийся воздух, едва-едва видимые с берега в ясные утренние часы, нежатся под солнцем сонные Принцевы острова. Одни — просто голые скалы, другие населены турками и греческими рыбаками. Один из них называется Антигона.
Не остров, а рай земной. Он порос инжирными деревьями и кипарисами. Небольшие домики греческого поселения погружены до крыш в темную зелень; свисают через глинобитные стены-ограды виноградные лозы. На острове с незапамятных времен стоит греческий монастырь. Давно покинутый монахами, он возвышается на горе обособленно от поселка. Бывшие кельи отданы русским беженцам.
И вот однажды от игрушечной пристани по пыльному проселку потянулась череда людей, с чемоданами, узлами, с ноющими, проголодавшимися детьми. По обочине шкандыбает Коля Малютин и покрикивает:
— Гей, гей, смотреть веселей! Мелюзга, не ныть!
Бабушка несет на руках Тату, задыхается на подъеме. Седые волосы выбились из всегда аккуратной прически, липнут к щекам.
— Господи, найдется ли угомон на этого несносного мальчишку! — бормочет она.
Мадам Малютина, брошенная мужем уже здесь, в Константинополе, тощая, с отвислой, как у верблюда, нижней губой, визгливо кричит:
— Колька, честное слово, я тебе все уши оборву!
Но Коля уже скрылся в кустах, только голос звенит:
— Мама, я — на море!
Бабушка начинает отставать, опускает на землю Тату. Мимо идут люди. Сероглазая девушка Лиза, сестра милосердия, и совсем одинокая в эмиграции. Она романтически убежала из дому вдогонку за пожилым и женатым врачом, а он взял и умер от тифа на острове Халки.
Семейство адвоката Олсуфьева. Сам адвокат в пенсне, с бородкой, в сюртуке, поношенном и потертом; худенькая его жена, заботливая хлопотушка, и две девочки, очень важные, совсем большие по сравнению с нами. Старуха Рыжова, заботливо поддерживаемая сыном-гимназистом, растерянная, ворчливая, одетая в допотопный салоп… Учитель истории с женой и сыном-подростком. А там идут еще, незнакомые, — женщины с младенцами, старухи, мужчины, два седовласых старца с палочками, страшно самостоятельный карапуз. Он без конца убегает от матери. Она догоняет его, ловит, и оба смеются, позабыв обо всем на свете. На них улыбчиво поглядывает молодой офицер в наброшенном на плечи моряцком кителе без погон.
Поравнявшись с бабушкой, он нагибается, подхватывает Татку и несет дальше. Ни у него, ни у жены его, матери маленького шалуна, нет никаких вещей, кроме небольшого перевязанного крест-накрест пакета.
Вскоре разношерстная толпа оказывается на горе. Здесь растут темные кипарисы, и за ними виднеются ворота монастырской ограды. Сразу за воротами стоит предназначенный для нас двухэтажный дом.
Странный это был дом. Казалось, каждую половину его, одну каменную, другую деревянную, строили отдельно, а потом уже притащили на место и кое-как соединили. Мы получили три комнаты-кельи на первом этаже.
После константинопольской тесноты это огромное жизненное пространство с крохотной, едва приспособленной для стряпни на примусе кухней, где и вдвоем невозможно было развернуться, всем нам пришлось по душе. Спали мы здесь не на полу, а на настоящих пружинных кроватях, правда, немного продавленных. Но дядя Костя перетянул сетки веревками, спать стало удобно и мягко.
Расцветала весна, кроткая, с кислыми виноградными листиками, покрытыми младенческим пухом. На море невозможно было смотреть, не прищурившись, так сверкало оно под безоблачным небом. А через две недели после переезда случилась великая радость. Объявилась, разыскала нас живая и невредимая тетя Ляля.