В этот поздний вечер Наталья Александровна заново перечитала письмо Нины и стала думать, правильно или неправильно она поступила, не обмолвившись ни словом в ответном послании о Панкрате. Но что она могла сказать! Ей почему-то показалось, что о таких вещах не следует писать в письмах. И словно в подтверждение ее мыслям пришло письмо от Алексея Алексеевича.
«Звенигород, 18 марта, 1950 г.
Глубокоуважаемый Сергей Николаевич!
Ваше письмо от 25 февраля подоспело весьма кстати. Но получил я его уже в Звенигороде. Мне любезно переслали его из Ялты. Как вы понимаете, мое пребывание в Крыму завершилось. Три месяца тянулась неизвестность, разрешат или не разрешать остаться. Три месяца за меня воевали на всех и всяческих «верхах». И вот резюме — немедленно уезжать. Вы прекрасно знаете, по какой причине.
Попытался, было, еще раз попробовать зацепиться в Москве, потерпел полное поражение. Звенигород по многим причинам, о которых сейчас не стоит распространяться, меня не устраивает. Куда ехать дальше не имеет никакого значения. В большие города путь заказан. Вы с Натальей Александровной единственные люди, с кем я еще не порвал связи. Не окажете ли Вы любезность приютить в вашем доме одинокого скитальца хотя бы на пару дней. Хочу попробовать устроиться учителем в школу в небольшом городке, а там уж, что Бог даст.
Примите мое глубокое уважение, передайте поклон женской части семейства Улановых. Ваш А. Арсеньев».
5
Весна проглянула сквозь синее окошко среди стремительно летящих рваных облаков. Воздух прогрелся, стали оседать сугробы. На пустыре образовалось озеро непроходимой снеговой каши, тропинку залило. Казалось наст еще крепкий, еще выдержит тебя, а ступишь и провалишься до колена, а то и по пояс.
Ника однажды так и провалилась. Пришлось вернуться домой, не дойдя до школы.
— Боже мой! — всплеснула руками Наталья Александровна при виде дочери, — ты упала?
— Я искупалась! — мрачно ответила Ника.
И стала рассказывать, как она и еще две девочки пытались выйти на дорогу, и как у них ничего не получилось.
С того дня, пока не сошла талая вода, Наталья Александровна надевала высокие боты, сажала дочь на закорки и перевозила через пустырь. Точно так поступали и другие мамы.
Слепило солнце, сверкали окошки чистой воды среди потерявших вид когда-то высоченных сугробов. Женщины осторожно продвигались вперед, вязкая каша хлюпала под ногами. Упасть ничего не стоило.
Через неделю снега сошли, пропитали черную землю, из нее проклюнулась молодая игольчатая травка.
В один из ясных воскресных дней дети позвали Нику в поход, в дальнюю балку за голубыми подснежниками.
Голубых подснежников Ника никогда не видела. Она отпросилась у мамы, и ее отпустили с условием тепло одеться. Весна не весна, а как налетит неизвестно откуда ледяной ветер, словно ножами режет.
Стайка детей, мальчиков и девочек, миновала поселок и отправилась по степной, недавно просохшей дороге к видневшимся вдалеке невысоким, с кривыми стволами деревьям.
Ника не понимала, что за «балка», а спросить стеснялась. Когда пришли на место, она увидела себя на дне довольно большой лощины с пологими склонами, поросшими травой и кустами боярышника. Внизу было таинственно, тихо. Порывы ветра сюда не доставали.
Из гущи кустов нет-нет вылетала испуганная пичуга. Тогда дети начинали спорить: щегол полетел, чижик или синица.
Искали долго, шевелили сухую прошлогоднюю траву, поднимали низко растущие ветви кустарника. Ничего не нашли. Видно, они опоздали, подснежники отцвели, а стебли их высохли и ушли в землю.
Ника не хотела возвращаться домой с пустыми руками. Она собрала букет миловидных цветов, робко глядевших на свет лиловыми мордочками из пазух круглых резных листьев.
Кто-то из мальчишек стал смеяться:
— Травы нарвала! Травы нарвала!
— Это не трава, — заслонялась Ника, — это цветочки.
— Цветочки! Ха-ха! — мальчишка сунул руки в карманы, растянул полы потрепанного пальто, пошел по кругу, согнув ноги в коленях, — мадам фу-фу! Мадам фу-фу с хвостиком!
За Нику заступились сестры-погодки Тоня и Люда.