— Иди домой, Ника. Алексей Алексеевич отдыхает. Иди, не тревожь его.
Узнай об этом Арсеньев, он бы непременно восстал против такой опеки, но Ника не смела жаловаться.
Иногда, под вечер, к нему приходил Сергей Николаевич. Эти посещения страшно интриговали Ольгу.
— До половины первого сидели. Я специально на часы посмотрела.
Алевтина Ефимовна лениво и деланно равнодушно поднимала глаза.
— Охота тебе самой не спать, Следишь ты за ним, что ли?
— Зачем сразу — «следишь». Просто слышу, когда калитку закрывают. О чем они говорят, я понятия не имею.
Их счастье, Ольга Петровна, никогда не подслушивала. А разговоры бывали серьезные, и даже опасные для любого нормального советского человека.
В один из вечеров Сергей Николаевич принес Арсеньеву письмо Нины Понаровской.
За переездами, за суетой и морокой с обустройством на новом месте, ему не хотелось говорить наспех об этой непонятной и страшной истории.
Алексей Алексеевич прочел письмо, положил на край стола, с трудом разлепил губы.
— Это не первый арест среди наших.
Сергей Николаевич выпрямился на стуле, глубоко вздохнул. Арсеньев прошелся по комнате, встал у окна, заложив руки за спину.
— Не хотел вас тревожить зря, но я еще в Крыму, еще в первую нашу встречу знал. В сорок восьмом году арестовали Кривошеина и Угримова.
Сергей Николаевич почувствовал, как натянулась на лице кожа, двинул желваками.
— За что?
Арсеньев живо обернулся, пригнул голову и понизил голос до шепота.
— За то, что Кривошеин, а не Иванов, не Петров, не Сидоров. За скоропалительную любовь к родной Советской власти. Я уже говорил вам: мы ошиблись, сев не на тот поезд. Теперь я знаю, в чем именно мы ошиблись.
Сергей Николаевич поднял на собеседника тяжелый взгляд.
— В чем?
Арсеньев прошелся по комнате, несколько раз вобрал воздух в грудную клетку, тронул усы, подошел к этажерке и похлопал ладонью по стопке брошюрок.
— Вот, с чего надо было начинать, — он взял в руки том Ленина, открыл наугад — надо было внимательнейшим образом вчитаться в эти статьи, в эти «романы». Смотрите! Вот! Написано черным по белому. Вы только вчитайтесь в этот звериный рык: «Расстрелять! Повесить! Интернировать!» Это в этой статье. А дальше, — он перелистал несколько страниц, — читайте, читайте, — дальше еще страшней. Он стал терпеливо ждать, пока Сергей Николаевич прочтет жирно подчеркнутые строки, потом забрал книгу, захлопнул и небрежно бросил на место. — Нам бы тогда, в Париже еще, проштудировать все это, осознать и сделать соответствующие выводы. А мы поленились, мы в бирюльки играли.
Сергей Николаевич покосился с иронией, хмыкнул.
— Хотел бы я посмотреть, как бы это мы стали изучать в Париже труды Ленина. Да их, поди, никто там и не издавал.
— Думаю, издавали, но до нас не дошло. Как же — младороссы! Сами с усами. Что мы твердили во время дискуссий? «Русский народ сам избрал свой путь!» Ничего он не избрал! ЭТОТ путь народу навязан. Навязан в результате страшного, кровавого террора. А мы как жили, так и продолжаем жить в вате, у нас нет никакой правдивой информации о существующем положении вещей. В Париже ее, тем более, быть не могло. Да если бы и была, мало, кто бы поверил.
— Нет, отчего же, об этом многие и говорили, и даже кричали.
— А мы в ответ, что? «Вранье! Клевета!» Ясное дело, такое не укладывается в сознание нормального человека, чтобы горстка фанатиков уничтожала собственный народ. Большевики последовательно и планомерно утопили инакомыслие в крови. Ах, как ловко выдают они черное за белое! Как ловко манипулируют головами несведущих! И вывод этот я сделал, начитавшись вот этих книг. Кстати, методику уничтожения можно почерпнуть и вот отсюда, — он взял в руки и потряс брошюрой «Манифеста» великого Карла Маркса. Отложил, помолчал, потом заговорил дрогнувшим голосом, — с Россией, можно сказать, покончено, — вздернул голову, чтобы прогнать набежавшие на глаза слезы, — уцелевшая часть нации в одном случае благополучно перепугалась на всю оставшуюся жизнь, в другом пошла с ними, по указанному верховным божеством пути. Этот строй держится исключительно на страхе. Я глубоко убежден — интересы русского народа были несовместимы с интересами большевиков.
— А война?
— Да, во время войны эти интересы совпали. Как иначе? Во время войны речь шла о самом существовании государства. Знаете, почему выиграл Сталин? Он — жертва. 22 июня на него напали. Но не на ровном же месте он сумел развернуться и так наподдать Гитлеру, что от того только обгорелый труп и остался. Но какой ценой! Боже, какой ценой!