Толпа раздалась. Несколько мужчин, тяжко ступая, пронесли неподвижного Михаила Борисовича. Наталья Александровна успела увидеть темное лицо с крепко зажмуренными глазами.
— Гипертоник, наверное, — сочувственно сказал кто-то, — вот горе, горе, даже такого мужчину подкосило.
Каким-то образом Гофмана умудрились поднять в кузов подъехавшего задом грузовика. Через минуту машина умчалась, подпрыгивая на булыжниках мощеной улицы. Митинг сам собой распался, люди стали потихоньку расходиться.
По дороге домой Ника стала рассказывать, как она пришла утром в класс, и все плакали. А ей совершенно не хотелось плакать, и она помазала глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
— Я плохая, да, мама? — заглядывала она в лицо матери.
— Отчего же? С чего ты взяла, что ты плохая?
— Я же не плакала…
Наталья Александровна обняла дочь за плечи.
— Дурочка, не плачь, если тебе не хочется. Зачем же притворяться и лицемерить.
— А другие притворялись?
Наталья Александровна задумалась. Нет, Михаил Борисович не притворялся. Где уж там. Это не давешняя Оля Мешкова с ее обмороком. Но какова сила этого человека, Сталина, если крепкие мужики на траурном митинге по нему теряют сознание, и их увозят в больницу с гипертоническим кризом!
Этот день оставил у нее двойственное, и, скорей, тягостное чувство, от которого хотелось поскорей избавиться. Она с нетерпением ждала мужа, но он все задерживался.
Сергей Николаевич пришел поздно, пахнущий выпивкой. Наталья Александровна огорчилась, но он успокоил ее.
— Перестань. По сто грамм с ребятами выпили. На помин души. Не мог же я отказаться.
После ужина, после того, как Ника угомонилась и ровно задышала, крепко уснув, Наталья Александровна вдруг спросила:
— А была ли душа?
Как всегда водилось между ними, Сергей Николаевич сразу понял, о ком она.
— Ты считаешь, что не было?
Наталья Александровна не ответила. Погасила свет, скользнула под одеяло. Она придвинулась к мужу, прижалась щекой к его плечу.
— А знаешь, сегодня Ника потерла глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
Сергей Николаевич беззвучно засмеялся, отчего затряслись пружины кровати.
— Ай, да Пушкин! Ай, да молодец! Угадал!
— Ты про что?
— А вспомни, в «Борисе Годунове», когда Бориса просят на царство, два умника мажут слюной глаза. Тоже, чтобы не подумали. Ты перечитай завтра.
— Перечитаю, — покорно согласилась Наталья Александровна.
Сергей Николаевич приподнялся на локте. В полутьме ночника неясно виднелось лицо жены. Она лежала неподвижно, смотрела прямо перед собой.
— О чем ты думаешь?
— Я о Панкрате, о Нине, о Славике. О том, что Алексей Алексеевич так и не написал ни разу.
— При чем здесь Сталин? Я тебе уже тысячу раз говорил, Нина вполне могла обсчитаться в своем буфете. Поверь мне, я работал в столовой, я знаю. Из-за неправильно взвешенной котлеты могло быть, черт знает что! Не понимаю, почему ты заговорила об этом именно сегодня. Из-за смерти Сталина? Она тебя так взволновала?
— Нет. Не взволновала. Кто он мне? Я готова сочувствовать, не больше. Но этот всеобщий плач, эти скорбные лица! Я этого не понимаю. Уверена, они не все притворялись, не все. Наш Миша грохнулся по-настоящему. Но почему? Никто же не падает в обморок, оттого, что на соседней улице умерла тетя Фрося.
— Сравнила.
— Нет, ты вдумайся. Это какое-то рабство, ей-богу, Что-то противоестественное, какой-то надрыв. То же самое происходит во всех городах, во всех деревнях. Я даже не могу себе представить, что творится в Москве. Повальная истерия, массовый психоз! Знаешь, я рада за Нику. Она не приняла в этом участия. Сжульничала, но участия не приняла. Не хочу, чтобы моя дочь была, как все.
— И будет получать на орехи.
— А ты, что же, хочешь, чтобы она…
— Я хочу, чтобы она не очень выделялась из среды, в которой ей доведется жить.
— Из толпы, ты хочешь сказать. Из толпы, способной поддаться массовому психозу.
— Ты хочешь поссориться со мной из-за смерти Сталина?
— Я не собираюсь с тобой ссориться. Просто я до сих пор не могу понять, что это за страна…
— Ага, — обиженно перебил Сергей Николаевич, — вот с этого и следовало начать. Сейчас ты упрекнешь меня за отъезд…
— Сергей, ты меня не понял. Я хочу разобраться в этой кутерьме, я вовсе не собираюсь тебя в чем-то упрекать. Я общества этого не понимаю.
— Пора бы уже за шесть лет, — он помолчал. — Что ты хочешь понять? Они строят свой социализм.