— Так, — сказал Сергей Николаевич, сел и хлопнул ладонью по колену, — давайте договоримся. Никаких жалоб у нас нет. Квартиру нам дали, мы оба работаем. У нас к вам одна просьба…
— Это чтобы мы от вас отстали, — догадалась Капа.
— Не так грубо, — поморщился Сергей Николаевич, — мы хотим, чтобы нас считали нормальными людьми. Такими, как все, — он-то не слышал предыдущего разговора Капы с Натальей Александровной. — В нас нет ничего особенного…
Но тут уж Капа не выдержала.
— Да как же нет! — вскричала она, — да вы хоть на себя посмотрите, да разве ж у нас маляры так ходят?
— Как «так»? — удивился Сергей Николаевич.
— Да кто же это после малярки в галстуке домой идет?
— Простите, но я переоделся. Не мог же я по городу идти в спецовке. Спецовка у меня здесь, в сумке. Или вы думаете, что я в галстуке стены крашу? — его уже начал раздражать этот беспредметный и странный спор.
— Ах, не понимаете, вы, — вздохнула Капа. — Хотите ходить в галстуке, ходите. Только потом никому не рассказывайте, что вы такие же, как все.
— Что-то мы с вами не понимаем друг друга. Но про ваш план вы, уж, пожалуйста, забудьте. А пока… Милости прошу к столу. Вы у нас в гостях, будем ужинать.
Сергей Николаевич решительно встал, достал из рабочей сумки сверток, чекушку и белый батон. В свертке оказалось грамм триста докторской колбасы, и она была тут же тонко нарезана и уложена на тарелку. На столе появились парижские рюмки-наперстки, и Наталья Александровна тихо спросила:
— Аванс получил?
Сергей Николаевич хитро прищурил глаз и разлил водку.
В тот вечер первого знакомства, за разговорами, Капа засиделась. После второй рюмки махала ручкой, говорила, что больше пить ни за что не станет, а то начнет городить всякую ерунду.
Однако и после третьей рюмки никакой ерунды Капой высказано не было. Разговор шел вокруг строительства в городе, и еще гостья рассказывала, каким чистым и ухоженным был Брянск до войны. После чая с халвой Капа ушла. Намеками, не называя вещи своими именами, она пообещала впредь приходить в гости не по службе, а просто так. Поболтать о том, о сем, когда возникнет такое желание.
— Ну, как тебе эта Капа? — спросила Наталья Александровна.
Сергей Николаевич фыркнул.
— Капа — скорпиончик.
К слову сказать, он не принял разрешения называть гостью Капой. Весь вечер обращался к ней исключительно по имени-отчеству. Но между собой с тех пор они называли ее не иначе, как скорпиончиком, и было за что.
Ни слова в простоте не было сказано Капой, когда речь зашла о советской действительности. С ехидцей, с подковыркой подходила она к обсуждаемому вопросу. «У нас по уму ничего не делается»… «работнички у нас, сплошное воровство кругом»… «поживете, узнаете, как это у нас происходит»… Вот и получила прозвище. После возвышенных разговоров с Мордвиновым, обидным казалось такое пренебрежение к уже начавшему складываться мировоззрению Сергея Николаевича. Для него случай в столовой с дядей Толей Сидоркиным был исключением, для Капы — правилом.
Дружбы не возникло, но знакомство продолжилось. Несколько раз Наталья Александровна встречала Капу на улице, иногда она приходила в гости. Немного суматошная, замороченная работой, одинокая, ни мужа, ни детей, она искала отдушину в доме Улановых точно так же, как они искали ее в семье Константина Леонидовича.
Мордвинова Капа не то, чтобы не любила, относилась с легким пренебрежением.
— Блаженный! — говорила о нем, отмахиваясь.
А когда Наталья Александровна спросила, откуда она его знает, надула губки и фыркнула:
— Пхи! В этом городе все друг друга знают.
Блаженным, по ее мнению, Константинович Леонидович был из-за своей непомерной порядочности в ущерб семье. Именно от Капы Сергей Николаевич узнал, что живут они в предназначенной для Мордвиновых квартире. И когда Сергей Николаевич спросил у того, так ли это, Мордвинов отмахнулся и попросил никогда не затрагивать этот вопрос. Весной, в крайнем случае, в начале лета, квартиру ему выделят, и говорить больше не о чем.
Освоившись у Сергея Николаевича и Натальи Александровны, Капа расхрабрилась, и поносила советскую действительность, на чем свет стоит.
— Вы, Сергей Николаевич спуститесь с голубых небес на нашу грешную землю, — похохатывала она, — оглянитесь по сторонам: какая свобода! Какое равенство! какое братство! Да у нас все, как собаки грызутся, а уж что на верхах творится, так я вам и передать не могу.