Но Капа-скорпиончик отговорила. Именно в это время она пришла к ним с сочувствием и намеками на бесцельность каких-либо попыток изменить положение. А когда зашел разговор о Попове, совершенно неожиданно выяснилось, что Борис Федорович квартирными вопросами в городе Брянске больше не занимается. Уехал он или переведен на другую работу, Капа так и не прояснила.
Борис Федорович был возмущен до глубины души распоряжением начальства об «отселении жителей дома номер два по улице Ленина в коттеджи номер 21, 22 и 40 на улице Котовского». Больше всего его возмутили эти «коттеджи». Показуха на бумаге, а на деле барак. Он отправился к Стригункову. Но на всем протяжении разговора Борис Федорович не мог уяснить: распоряжение возникло под давлением особого мнения сверху или это результат деятельности самого Стригункова, вершителя исполнительной власти в городе?
— Строится же дом для партаппарата на Маяковского, — втолковывал Стригункову Борис Федорович, — зачем мы будем выселять такую массу народа с улицы Ленина, и куда! В бараки с сомнительными удобствами! С одной кухней на уйму семей! Что мы за власть, если мы одной рукой даем, другой — отнимаем?
Стригунков морщился, и молчал. Ох, как неприятен был ему этот разговор, как досадовал он на Бориса Федоровича, как хотелось крикнуть ему: «Молчал бы ты, парень, для своей же пользы». Но не кричал. Тер подбородок, отводил глаза. А Борис Федорович тем временем решил подойти к вопросу с другой стороны:
— Григорий Михайлович, вспомните, как вы уговаривали меня взять отдел. Вы же сами тогда говорили: «Главное, товарищ Попов, справедливость». А теперь скажите, скажите мне, я хоть раз поступил не по справедливости?
Стригунков посмотрел как-то странно, хотел что-то сказать, но передумал, стал стряхивать с края стола несуществующую пыль.
— Вы не можете бросить в мой адрес ни одного упрека, — продолжал Борис Федорович, — до сегодняшнего дня мы распределяли квартиры по закону. Самым нуждающимся в первую очередь, у кого хоть какая крыша над головой — во вторую. И все понимали, никто не протестовал. Как же я теперь людям в глаза посмотрю? Как я им объясню причину выселения? Пока строился дом, пока они терпели… ну, не знаю даже, как это назвать… Этот грохот, эти протекающие потолки!
Чудак, он даже не догадывался, что почти слово в слово повторяет сентенцию Луки Семеновича. Он снова стал упирать на предназначенный в недалеком будущем дом для партийных работников, но Стригунков перебил его.
— Где он? Где этот дом? Там только два этажа! Ты можешь мне сказать, к какому сроку его сдадут? Можешь?
Этого сказать Стригункову никто не мог. И председатель горисполкома решил приструнить не в меру совестливого подчиненного:
— Вот что, Борис Федорович, перестань разводить демагогию. Ты получил распоряжение, иди и выполняй. Да и не на веки вечные мы людей в бараки отселяем. При первой же возможности вернем в дома. Ишь, ты, какой добренький. А на всех добреньким быть не получается. Что, партийное руководство, по-твоему, не люди, что ли? Да они сутками не спят, пообедать толком некогда. Ты об этом подумал? Они ж, как белки в колесе, целый день крутятся, крутятся, крутятся. Чтобы руководить массами, тоже немалые силы нужны. Так что иди, работай. Я тебя убедил?
Нет, так просто товарищ Стригунков никого не убедил. Борис Федорович поднялся с места и решительно посмотрел сверху вниз на свое непосредственное начальство.
— Я не могу в таком случае продолжать работу.
— Не можешь?! — в голосе Стригункова послышалась угроза.
— Нет. В пятницу у нас партсобрание, как коммунист я имею право поставить об этом вопрос.
И, не дожидаясь грома и молнии, вышел из кабинета.
После разговора со Стригунковым в голове Бориса Федоровича сформировалась мысль написать письмо в Центральную ревизионную комиссию, если на партийном собрании он не сможет добиться правды, но ничего этого сделать, увы, не успел.
За ним пришли в три часа ночи по местному времени. Как раз в ту самую ночь, когда Сергей Николаевич Уланов вел интересные беседы в тамбуре пассажирского поезда Брянск — Одесса.
Многочасовой обыск, выстукивание стен, развороченные книжные полки, раскрытый комод и заваленный бумагами письменный стол, все это прошло как бы мимо сознания Бориса Федоровича. Осталось в памяти белое лицо жены с остановившимися глазами и кудрявые головки двух сонных мальчиков. После долгих переговоров с производившими обыск чекистами, детей разрешили перенести на половину стариков. Там уложили в широкую бабушкину постель. Они сразу уснули, не ведая о беде, о грядущей разлуке с отцом.