Дойдя до места, где началась погоня, ненадолго остановились. Вода на затопленой площадке давно успокоилась, а грязь осела, позволяя увидеть сквозь зеленоватую муть огромный зев черного пролома. Вглядываясь в темную бездну, Зола понимающе произнес:
— Теперь понятно, почему существо сперва показалось таким маленьким. Большая часть тела скрывалась в глубокой норе.
Опасливо косясь на провал, Шестерня прошептал:
— А не случится так, что там есть еще что-то? Мы стоим слишком близко…
Мычка покачал головой, сказал с сомнением:
— Вряд ли. Хищникам такого размера трудно прокормить даже себя, чтобы сбиваться в стаи.
Себия передернула плечами, сказала брезгливо:
— Я даже боюсь представить, на что способна стая таких существ.
Взглянув на девушку, Зола напомнил:
— Судя по тому, что написано в книге, это чудовища не из нашего мира, каким-то неведомым способом проникшие, и оставшиеся у нас навсегда. Поэтому, мы вряд ли встретим еще хоть одно, уже не говоря о множестве.
— Слава прародителю, — выдохнул Шестерня, — а то, я уж было, начал беспокоиться.
Обойдя провал по широкой дуге двинулись дальше. Сумрачная громада башни осталась позади, после произошедшего никто и не подумал заикнуться, чтобы подойти ближе, или, тем более, исследовать угрюмое строение. Лабиринт прошли без приключений, но все вздохнули с облегчением, когда полуразрушенные стены остались позади.
Идти стало легче, болото постепенно высыхало, трухлявые комли исчезли, вместо них, то и дело, попадались небольшие группки зеленеющих деревьев, а чахлые кустики сменились молодой древесной порослью. Теплый ветер, то и дело, доносил до ноздрей сладкий запах разнотравья, что указывало на несомненную близость открытого пространства.
Опередив остальных, Шестерня взобрался на вершину небольшого холма, радостно заорал, замахал руками. Поднявшись следом, Мычка замер, широко улыбнувшись, втянул воздух полной грудью. Вскоре подоспели и остальные, остановились, глядя на открывшийся простор. Впереди, насколько хватало глаз, расстилалась степь. По мохнатому зеленому ковру ветер катил мягкие волны, огибающие редкие рощицы — небольшие островки в царстве бесконечного разнотравья.
Себия во все глаза смотрела на невиданый до селе простор. Выплескивая переполняющие эмоции, девушка воскликнула:
— И от этого чуда власти удерживают народ уже многие столетья!
Зола поморщился, сказал скрипуче:
— Их можно понять. У вас, внизу, все знакомо, устойчиво. А перемены всегда приносят множество осложнений…
Подземница выпрямилась, сказала презрительно:
— Никакие сложности не стоят счастья людей.
Мычка улыбнулся, произнес лукаво:
— Не ты ли, не так давно, убеждала нас в том, что наверху лишь смерть?
Девушка поперхнулась на полуслове, потупив глаза, тихо произнесла:
— Но я, правда, не знала. Всю жизнь мне внушали, что подземелье — единственное спокойное место, а остальные слишком опасны.
Дерн покачал головой, промолвил:
— Ничего себе — спокойное, помню я ваших всадников на ящерах. Да и каменные черви — , не самые приятные соседи.
Шестерня повел плечами, так что хрустнули суставы, сказал с улыбкой:
— Будет вам ужасы вспоминать. Пойдемте, мне страсть как не терпится вернуться, домик на отшибе уже заждался, а камушки прожигают кошель, — хохотнув, он похлопал себя по притороченному к поясу кожаному мешочку.
Шли до тех пор, пока солнце не коснулось горизонта, после чего заночевали в одной из рощиц. Уже после того, как развели костер, неподалеку, в корнях старого дуба, обнаружили кристально чистый ручей, где, до поздней ночи, по очереди, смывали въевшуюся грязь болота. Освеженные, быстро перекусили подогретым вяленым мясом и без сил рухнули на мягкую траву, мгновенно забывшись глубоким сном.
На утро, едва продрав глаза, вновь двинулись в путь. Мокрая от росы, трава мягко касалась ног, оставляя на одежде влажные следы, над головами невесомыми кружевами клубился туман, стремительно тающий под лучами восходящего солнца. На душе было легко и свободно, когда путешественники остановились, неверяще всматриваясь вдаль. Окоем стремительно раздвинулся, очищаясь от остатков тумана, и впереди, впиваясь в небосвод острием, замаячила, до боли знакомая, вершина.
— Наконец-то, — едва слышно выдохнул Шестерня, — дошли.