Чего же ждать Кашонию? И он с содроганием еще больше сжался в комок.
Но в этом комочке неистово билась мысль. Кашоний решил бороться хоть с небом, спасая себя и родных.
Мало быть уверенным, что не могла Дева без помощи небесной вырваться из пламени костра, надо еще убедить в этом папия, использовать некоторые его слабости, подмеченные Кашонием.
Не зря папий выбросил из своего звания, унаследованного от предшественников — «наместник первоапостола всевышнего на Землии» — одно только слово — и титул папия зазвучал как «наместник всевышнего на Землии». Вот тогда и заклубился фимиам лести и восхваления, тогда и стал И Скалий Великопастырем всех времен и народов, отнюдь не отвергая все новые и новые изъявления всеобщей любви (и страха).
Появились и золотые статуи живого наместника, одну из которых вез с собой Кашоний, как символ папийского «святосудия».
Кашоний безоговорочно верил во всевышнего и полагал, что наместник всевышнего безусловно должен уже знать о «Ремльском чуде», слыша трубный глас ангелов в облаках. Если же И Скалий не знает об этом, то он, подобно прежним папиям, всего лишь наместник первоапостола.
Постоянно приглядываясь к Великопастырю, Кашоний заметил, каково воздействие на него и безудержных восхвалений, и собственной его жесткости, равно не знающих предела. То и другое, как воздух для дыхания, требовалось болезненной натуре И Скалия. Он с наслаждением вдыхал фимиам и смаковал людские страдания. Ведь от папия, всегда скупого на слова, услышал Кашоний однажды «откровение»: «Жестокость отнюдь не порождение Зла, а сама сущность всевышнего, создавшего мир людей и тварей, кои по воле его поедают друг друга (и добрияне тоже, если не в прямом, то в переносном смысле!). Каждого ждет жестокая смерть с жестоким ее ожиданием и жестоким горем близких. Да и вся жизнь человеческая — соприкосновение с жестокостью, каковую признать надобно как само проявление жизни и, стало быть, Добра».
Так не хотел ли папий «откровением» своим походить на самого всевышнего, — размышлял Кашоний, — а если так, то не помочь ли затуманенному этим стремлением рассудку и не попробовать ли убрать еще одно слово из Святиканского титула?
Болезни мозга причудливы. Сколько несчастных воображают себя прославленными полководцами или великомучениками, а то и неодушевленными предметами!.. Так пусть зовется он не наместником всевышнего, а самим всевышним, сошедшим в созданный им мир.30
И дерзкий план постепенно созревал в голове Кашония под мерный стук колес и топот скачущих рядом лошадей.
Исполнение этого плана Кашоний ставил в зависимость от того, знает или не знает И Скалий о «Ремльском чуде».
Во время ночевки папиец не выходил из кареты, изредка забываясь тревожным сном.
Когда Кашоний шел по знакомым роскошным залам Святикана к И Скалию, то едва мог унять дрожь в коленях, ноги подкашивались, во рту пересохло.
Задерживая дыхание, он твердил себе, что должен избежать взгляда И Скалия, от которого люди цепенели, погружаясь в сон, теряя волю и выполняя любое приказание, а паралитики, склонные к истерии и припадкам, поднимались вдруг на ноги, исцелялись.
Говорят, папий, еще в бытность свою Горным рыцарем, прославился среди опекаемых им людей своим подчиняющим себе и исцеляющим взглядом.
Чтобы не встретиться глазами с папием, Кашоний пал ниц, едва переступив порог папийских покоев.
И Скалий презрительно молвил:
— Что ползаешь ты по полу, как пресмыкающееся, судья святой нашей церкви? Покарал ли ты данным тебе правом Верховного слуги Святой Службы увещевания ведьму, чью колдовскую силу использовал мерзкий вероотступник Мартий Лютый?
«Должно быть, Великопастырь ничего не знает», — мелькнуло в мыслях у Кашония, и он подобострастно произнес:
— О безмерный в делах земных и небесных Владыка всего сущего, пребывающий на Землии! Несомненно, ангелы-вестники уже возвестили о вознесении святой Девы Надежанны к подножию Твоего небесного трона.
— Разумеется, — хмуро отозвался И Скалий. — Дым от очищающего костра всегда уходит в небо.
«О! Так ответить мог пусть всесильный, но только человек!» — заключил Кашоний и подобострастно продолжал:
— Конечно, всемогущему уже известно, что в Ремле свершилось чудо: все люди там на площади в священном трепете узрели, как поднялась без крыльев из огня костра святая Дева, пока не скрылась в туче грозовой, что под ногой твоей клубилась, Владыка Неба и Землии!
Недолгое молчание, пока И Скалий собирался с мыслями несколько дольше, чем полагалось всевышнему, было для Кашония пыткой. Ему уже чудился чад разожженного под ним костра.
Если бы мания небесного величия не поразила И Скалия, он, видимо, гневно обрушился бы на злополучного вестника «Ремльского чуда», но теперь, не столько по расчету, а больше из-за болезненного представления о самом себе как о вездесущем и всемогущем, он произнес:
— Да, смертный, Я уже благословил новую святую, когда в облаках небесных пала она к ногам Моим. — И он полузакрыл глаза, словно вызывая в памяти небесное видение.
Кашоний сообразил, что папий скорее всего в припадке божественного величия показывает сейчас свою бредовую осведомленность. Но это означает, что задуманное Кашонием по пути в Святикан окажется подобно зерну, падающему на подготовленную почву.
И Кашоний еще подобострастней заговорил:
— О, если бы ничтожный и смиренный служитель церкви мог просить Тебя, Всевышнего, отметить «Ремльское чудо» Чудом еще более Великим, мир воцарился бы на Землии под единой властной рукой.
— И что предложило бы во имя этого И Скалию подобное смиренное ничтожество? — надменно спросил папий, сощурившись.
— Сотворить у всех на глазах «Святиканское чудо», равное свершениям самого божественного Добрия, прославляя небеса и взглядом своим исцеляя калек.
— Что ты знаешь, «увещеватель», об исцелении несчастных?
— Знаю веру в Тебя, о Всевышний, способного сотворить небывалое чудо на Святиканской площади перед собором, где будет отслужена месса в честь новой небожительницы Надежанны!
И Скалий усмехнулся:
— Не хочешь ли ты сказать, что «Ремльское чудо» надобно затмить Чудом еще более великим?
— Именно так, Владыка небесный, сошедший к рабам своим!
— Кого надо убедить?
— Тех, о Владыка наш, кого обманом увлек за собой подлый вероотступник Мартий Лютый, дабы дошел до них слух об истинно божественном Чудесном деянии в Святикане и отвернулись бы они от слуги преисподни, ввергнувшего мир в кровопролитную войну.
Кашоний затронул самое болезненное место И Скалия, не знающего, как прекратить религиозный мятеж, как вернуть себе абсолютную власть в государствах, объятых сейчас смутой.
— Да будет так, — раздумчиво произнес папий и добавил: — Но пусть жаждущих исцелиться будет трое.
— Почему только трое? — робко осведомился Кашоний, но тут же испуганно уткнулся в священный узор на паркете папийских покоев.
— Потому, жалкий невежда в мантии, что лишь три точки определяют плоскость, ибо совершенно число три, как в музыке, так и в речи людской, когда наиболее веско третье повторение, наконец, в сказке народной, когда у отца было три сына, одного из которых, как и тебя, обидел умом господь.
«Конечно, кого-то обидел умом господь», — кощунственно подумал Кашоний и зажмурился со страху.
В это по-осеннему холодное солнечное утро голубям, всегда суетящимся на Святиканской площади, не осталось места на камнях мостовой, и они, обиженно нахохлясь, сидели на карнизах ближних зданий.