Взглянула на балкон и не поверила собственным глазам! Вот это подлинное чудо! Увидела своих земных соратников. И новая мысль овладела мной. Как сделать, чтобы только они узнали меня, а не Кашоний (если он здесь!).
Они же земляне! И должны помнить красивые легенды своих русских предков! В ночь на Ивана Купалу, когда расцветает раз в году папоротник, прыгали девушки через костер. Вот и я в азарте пляски с трепетаньем плеч и взлетом широких юбок озорно прыгала через костер, ощущая жар босыми ногами.
Только раз я оглянулась на балкон. Серебристые фигуры стояли там, но алого пятна гнусной мантии, к счастью, не было.
Не раз думала я о том, как схоже с нашей планетой все на двойнике Земли, который мы зовем Иноземлей, а местные жители Землией. Люди, с которыми я встречалась здесь, как бы повторяли тех, кто жил когда-то на нашей родине. Неужели же и там существовал такой лукавый античеловек, как Кашоний? Я лишь помнила: подлинного судью Жанны д'Арк звали Кашоном. Подозревая, что она чуть ли не дочь королевы Елизаветы, он не применил к ней пыток и в угоду англичанам передал ее послушному им светскому суду. Возможно, с помощью Кашона Жанну тайно оставили в живых, чтобы выменять потом у французов на политические уступки. Но походил ли тот Кашон на свое инопланетное «отражение», на врага моего Кашония? Может быть, не больше, чем я на настоящую Жанну д'Арк?
Едва я, запыхавшись, отбежала от костра, как у своей кибитки наткнулась на тень. Так и есть! Он здесь! Откинув черный плащ и обнажив под ним алую мантию, прелат низко поклонился…
Потом протянул руку, и один из четырех стражей с алебардой, окруживших мою кибитку, подал ему какой-то предмет. Кашоний поднес мне накладную косу, выпавшую из-под косынки.
— Восхищен вашей игрой с огнем! — многозначительно произнес он. Только святым подчиняется пламя.
Так вот как еще можно истолковать мой танец!
— Что нужно вашей святости от простой раменки?
— О нет! Совсем не простой, а тайной дочери королевы, коей угодно было скрыть свое дитя у старосты села, правда, позаботясь о ее воспитании. И эта дочь королевы выглядела святой, когда взвилась без крыльев над огнем костра Гаранта Полного Успокоения. Но внутренний глас вопиет во мне, что не святая вознеслась тогда над костром, а ведьма вырвалась из огня колдовской силой, дарованной ей самим Сатаной.
— Простая раменка никак не поймет вас, ваша святость. Ведь вы сами назвали взлетевшую из костра святой.
— Ну разве это не доказательство острого ума королевской дочери! — с притворным восхищением воскликнул Кашоний. — Поверьте, лишь высшие замыслы заставляют меня беседовать прежде, чем состоится в замке очень важная встреча.
— Какое мне дело до свидания рыцаря с его незнакомыми мне гостями?
— Не только рыцаря и вовсе не с чуждыми вам собеседниками.
— С кем будет беседа в замке?
— Я не назову вам имени, одинаково страшного и для меня, и для ведьмы, и для святой.
— А если ни той, ни другой? — запальчиво спросила я, распуская из-под косынки свои рыжие волосы, которые так любил Никита. — Если я окажусь в числе беседующих с неназванной вами устрашающей особой?
— О нет, королевская дочь! Можно летать по воле неба или ада, но нельзя вырваться из рук слуг СС увещевания, которые по знаку моему снова возьмут вас под стражу, — и он указал на темные фигуры с алебардами около кибитки.
Я похолодела. И день потемнел, показался мне пасмурней.
— Но я не дам им такого знака, — продолжал елейным голосом папиец. Не дам, пока мы не договоримся.
— Когда я надену серебристый свой костюм, не отпадет ли у вас охота договариваться с гостьей Горного рыцаря? — с вызовом выпалила я.
— Вот этого мои стражи не позволят королевской дочери, чья отвага достойна ее происхождения. Стражи вежливо проводят вас в подземелье замка, где уже заключена его хозяйка, несравненная и прекрасная…
— Лореллея? — в ужасе воскликнула я.
— Надеюсь, возобновление знакомства с ней доставит вам удовольствие, так же, как и с ее новорожденным сыном, которого мы позволим вам, в отличие от узницы, понянчить.
— Не пойму, вы запугиваете или уговариваете меня?
— Увещеваю.
— В чем?
— В том, что вам надобно остаться святой, каковой я провозгласил вас. И разыграть роль посланной с неба обратно на Землию, дабы назвать имя будущего наместника первоапостола на святом престоле.
— Но ведь он занят самим наместником Всевышнего! — неуверенно произнесла я.
— Вечен только Всевышний, но не наместник его и не тот, кто в недуге своем считает себя его воплощением. Вы назовете его преемником усердного слугу церкви Кашония, — и он склонился почтительно.
— Как вы решаетесь признаваться мне в этом, будучи близко знакомы с кострами?
— Идущему на костер можно доверить любую тайну. Впрочем, сохранение тайны может избавить от костра.
— Я уже избежала костра!
— Поймите, королевская дочь, что лишь по злой воле подлого герцога Ноэльского попали вы на костер, но Всевышний отвел злодеяние, И Он снова направил вас на Землию, предвидя замену И Скалия.
— Так вот с кем предстоит беседа! Но его еще нет.
— Явится сейчас. А следом за ним замок будет обложен войсками Мартия Лютого и его передовым отрядом разбойников Гневия Народного. Можете положиться на мои сведения.
— Не рассчитывайте на мою угодную вам ложь!
— Да что такое правда? Это нечто «истинноподобное», но не истина. Истина — это то, что служит благу. Нашему, общему! Когда войска лютеров осадят замок, где останется И Скалий, как мышь в мышеловке, в ваших раменских юбках и косынке с чужими косами будущий папий спокойно выедет в раменской кибитке за осажденные ворота.
— Какая низость!
— Полагаю, что Мартий Лютый рассудит не так. Ему выгоднее видеть на Святом престоле того, кто быстро пойдет навстречу лютерам, откажется, как уже обещал им, от «святого прощения», дозволит молиться им как вздумается, хоть в хлеву, хоть в Святикане. Зачем Лютому «исчадие ада», как он говорит. Да еще и с неизлечимым недугом.
— Если верить вашим сказкам об искусителе рода человеческого, то вы могли бы быть им. Прочь с дороги, изверг! Рамены неприкосновенны. Они пользуются оплаченным папийским покровительством и не имеют права задерживаться на одном месте.
— Стража! — крикнул Кашоний, отступая. — Взять ее!
Мрачные тени сумеречного дня ринулись ко мне. Но самый высокий из них алебардой преградил им путь, рявкнув знакомым мне басом:
— Врастите в землю, несчастные! — и подскочил к Кашонию, заломив ему руку за спину.
— Хоть ваша святость и носит кольчугу под мантией, но руку спасти может только команда страже: «Назад!».
— Стража, назад! — простонал Кашоний.
— Итак, пусть раменка превратится в Надежанну.
Тут Кашоний узнал О Кихотия, и ужас исказил его лицо.
А Никита продолжал:
— Да, один из них, избегая боли, уступил мне и свою алебарду, и гнусную шкуру. Я и вам советую покориться, иначе хрустнет ваша благословляющая любое злодеяние рука.
— Да тише вы, рыцарь! Мне же нестерпимо больно. Отпустите! — ныл Кашоний. — Я не боец, а священнослужитель.
— Не боец, а подлец! — уточнил Никита.
Вот так всегда! В решительную минуту он рядом, мой Никита!
Я переодевалась в кибитке, не веря своему счастью.
Я знала, что Никита, мой всемогущий замечательный Никита, стоит снаружи и не дает слугам Кашония двинуться с места. И я ликовала.
Но мне уже представлялось, что он здесь, со мной, в кибитке, где я постаралась навести «земной уют», даже повесила сделанный мной смешной рисунок тощего Дон Кихота с его верным толстеньким Санчо Пансо на осле. И я представляла, что мы с ним, с моим Дон Кихотом, здесь вдвоем после долгой разлуки.
Воображала, как он сидит напротив, и держит мои руки в своих, и с ласковой доброй иронией говорит:
«Ну? Не страшен теперь огонь костра?».
Я не в силах и слова вымолвить от радости и волнения, а он словно продолжает в том же тоне: