Когда процессия дам-визитерш вернулась, заняв свои места за столом, девица де Триель прошептала на ухо королю:
— Единственный раз в жизни я счастлива, оказавшись неправой! Скорее, умоляю вас, мой возлюбленный король, пригласите своего маршала Надежанну к столу. Закон не распространяется на нее!
Кардий VII растерянно озирался, отыскивая глазами своего «царственного брата».
А тот уже совещался с папийцем св. Двора, после чего подошел к королю.
— Ваше всевластие! Посланец св. Двора считает, что Дева-воительница не может быть лишена его пастырской заботы, поскольку не выяснено, откуда она прилетела по воздуху: с неба или из ада, поддержав отлученного от церкви злодея.
— Но… — пробормотал Кардий VII. Однако герцог властно прервал его.
— Осмелюсь напомнить вам, ваше всевластие, пункт мирного договора. По нему так называемая Дева, летавшая по воздуху, подобно нечистой силе, передается для заботы о ней слугам Святой Службы увещевания. А против нее ни вы, ни я, истые приверженцы святой папийской, крепкой, как скала, веры, ничего поделать не можем, — и он снисходительно улыбнулся королю, который обрел корону, но не смелость использовать власть для освобождения Надежанны, уже сыгравшей свою роль.
— Да поможет ей всевышний, — вздохнул король, осеняя себя символом папийской веры.
— Или силы, пославшие ее, — добавил герцог. — Не нам, царственный мой брат, заботиться об этом, когда стол ломится от яств и вина.
Глава пятая
ТАЙНА КОРОЛЕВСКОЙ КРОВИ
Оптимист — не тот, кто не знал отчаянья, а тот, кто пережил его.
Только в безлунные дождливые недели осени бывают такие непроглядные ночи, как в этот раз в Ремле.
Две темные, закутанные в плащи женские фигуры, неразличимые на фоне черных стен замка, пробирались к подножию его тюремной башни на берегу Сонмы.
Ноги скользили по мокрым от накрапывающего дождя камням.
— Осторожнее, госпожа де Триель, здесь придется спуститься к самой воде, — слышался из-под капюшона высокий голосок впереди идущей.
Казалось странным, что каменистый берег, сливающийся с основанием башни, покрыт кустарником.
Но стволы растений жадно проросли сквозь трещины в камне и так распустили ветви, что позволили скрыть под ними лодку.
Обе фигурки, балансируя на ходу руками, перебрались в суденышко, закачавшееся под их ногами.
Первая из них села на весла, предусмотрительно обвязанные тряпками, и лодка бесшумно отчалила от башни.
Почти рядом прозвучал голос часового, невнятно окликнувшего на тритцанском языке не людей в лодке, а своего собрата, ближнего стража.
— Мнят себя здесь хозяевами, — зло прошептала девица де Триель.
— Хозяева, зажатые в тиски осады! Моя госпожа, им трудно позавидовать.
— Это правда, — согласилась Лилия де Триель, опуская концы пальцев в воду. — А вода холодная, — прошептала она.
На другом берегу их ждали. Сильные руки ухватились за веревку и вытащили лодку на низкий берег.
Сидевшая на веслах слишком проворно для дамы выскочила первой и протянула руку спутнице, которая старалась возможно изящнее сойти на песок.
— Теперь пожалуйте за мной, — сказал встречавший мужчина, чья борода сливалась с темнотой ночи, в которой люди растворялись, как тени в овраге. — Господин рыцарь ждет вас в рыбацкой хижине. Конечно, это не нарядный павильон для свиданий в графском парке, но по крайней мере нет посторонних ушей и дождь не накрапывает.
— Ах, этот дождь! Я боюсь, он испортит мне прическу, — жеманно произнесла Лилия де Триель.
— Надвиньте капюшон на глаза, хотя они не менее прически делают дам прекрасными.
— Вы учтивы как рыцарь, любезнейший.
— Увы, я только в числе его соратников.
— А кто из соратников? — заинтересовалась де Триель.
— Гневий, моя госпожа, — пояснила ей спутница. — Это разбойник Гневий Народный.
— О, всевышний! Я так страшусь разбойников! — в притворном ужасе воскликнула любимица короля.
— Не стоит их бояться, если они берут вас под защиту, — успокоил даму Гневий, вводя спутницу в убогую хижину, где их ждал, подпирая потолок своей длинной фигурой в серебряных доспехах, рыцарь О Кихотий.
— Рад приветствовать вас, прекрасные дамы, — встретил он прибывших, надеюсь, прогулка была приятной?
— Если не считать струек воды, льющихся за ворот столь неудобного дамского платья, от которого так приятно освободиться, — с этими словами оруженосец рыцаря Санчо Пансий стянул с себя костюм придворной фрейлины, надетый им на камзол, и облегченно вздохнул, словно освободился от лат, а не от легкого дворцового наряда. — О, если бы вы знали, патрон, как эти тритцанские вельможи липли ко мне, словно я был вымазан медом.
— Вид у тебя был сладкий, можно их понять, — вставил Гневий.
— Он удивительно женствен. Я бы взяла его в сестренки, — произнесла Лилия де Триель.
— О сестрах еще поговорим, — непонятно пообещал О Кихотий.
— Во всяком случае, я душевно благодарна ему за свидание с вами, рыцарь О Кихотий.
— Что касается меня, госпожа де Триель, то я рассчитывал на встречу с будущей королевой Френдляндии.
— Вы больно жалите своей шуткой, рыцарь. Пристало ли вам так говорить с дамой?
— Я просто имею в виду, что вам чужды дворцовые интриги, а я прямодушен, тем более когда говорю о том, что принадлежит вам по праву.
— Я ненавижу интриганов, ибо корона несовместима с интригой.
— Как приятно слышать из столь прелестных уст столь мудрые слова. Значит, я не ошибся, предлагая свою помощь, правда, рассчитывая и на вашу.
— Какой же вы большой! Вот это мужчина! С вами не страшно! — сказала девица де Триель, приблизившись к рыцарю и запрокидывая голову, чтобы посмотреть ему в лицо.
— На ваше бесстрашие я и рассчитывал.
— Тогда говорите, прошу вас, говорите.
Никита наклонился к ней, чтобы продолжать беседу вполголоса, подумав при этом, что Лилия одного роста с его Надей.
Ночью в каменную спальню-клетку, где томилась Надя, через скрипучую дверь вошел папиец св. Двора в алой мантии и остановился на пороге, опустив глаза и молитвенно сложив руки.
Надежанна вскочила с каменного ложа и выпрямилась во весь свой маленький рост, словно готовясь к бою в своих серебряных доспехах.
Папиец низко поклонился и пропел сладким голосом:
— Слуга Святой Службы увещевания, приближенный к Великопастырю всех времен и народов, Великому папию И Скалию, недостойный монах Кашоний счел за особую честь для себя навестить тяжкую грешницу, скрытую от всевышнего под именем Надежанны.
— Чем она может служить столь высокому духовному лицу? — с вызовом спросила Надежанна, хотя сердце в ней тревожно забилось.
— Только полным откровением, дочь сумерек. Ваша вина перед святой, твердой, как скала, верой видна без доказательств — это ваш мужской рыцарский наряд, за ношение которого женщина карается смертной казнью, почти ласково произнеся последние слова, закончил он.
— Но посланные вами ко мне с непристойной миссией дамы отвергли применение ко мне этого варварского закона, — запальчиво произнесла Надежанна.
Папиец деланно вздохнул.
— Если бы этой формальностью завершалась ваша вина!
— Ах так! Значит, не одно, так другое найдется у духовных отцов, лишь бы увещевать свою жертву.
— Именно увещевать, направлять, спасать, несчастная грешница! Пока это увещевание словесно и душевно, но… под нами находится такая же каменная комната, откуда не доносятся никакие стоны и где пол не раз орошался багровыми пятнами, не будем уточнять какими. Мне не хотелось бы повергать вас в это «убежище откровенности», и я слезно умоляю вас признаться через меня перед всевышним, что вы прилетели по воздуху на поле боя прямо из ада, покаяться, что послал вас туда нанести поражение доблестным тритцанским войскам, защищающим правую, твердую, как скала, папийскую веру, не кто иной, как Сатана.