Тогда-то и произошел в Карбонне невероятный случай.
С места вскочил еще безусый молодой человек в роскошной одежде, опоясанный мечом в дорогих ножнах, и крикнул в лицо учителю:
— Подло учить рыцарских сыновей отказу от рыцарской чести, топтать их доблесть, превращать их в презренных трусов!
Студенческая аудитория зашумела. Назревал скандал.
Дерзкий юнец был Неккием, сыном тритцанского герцога Ноэльского, внуком царствующего короля Великотритцании Керния III.
Он нагло подошел к сошедшему с кафедры Джорданию Брунию, едва доставая ему до плеча.
— Дорогой юноша, — спокойно произнес тот. — Твоя запальчивость понятна, но чужда основам человеческого сосуществования бок о бок друг с другом.
— А я не собираюсь существовать бок о бок с воплощением трусости, недостойный профессор!
— Бездумные слова не могут оскорбить разумного, — мягко ответил Джорданий Бруний.
— Что? Обозвать меня глупцом? — завопил зарвавшийся юнец. — Меня не остановит, что я вдвое меньше ростом, поскольку трусость низводит даже великана до уродства презренного карлика! И я не страшусь бросить ему вызов на поединок. — И Неккий схватился за свой тонкий юношеский меч в нарядных ножнах с золотыми звездами, венчающими вверху рукоятку, а внизу ножны.
— Я не уклоняюсь от твоего вызова, хоть не хотел тебя оскорбить. Но, как видишь, я безоружен.
— Я брошу тебе свой меч, возьму другой, потяжелее, чтобы разрубить доспехи, в которые дозволю тебе облечься. Защищайся!
— Я возьму твой меч, юноша, но надевать доспехи не стану.
— Тогда хоть пожалей свою сутану. Поражая тебя, мне придется ее попортить. Лучше пади скорее ниц передо мной! — издевательски выкрикивал внук тритцанского короля.
— Моя сутана останется цела.
— Рассчитываешь убить меня раньше, чем я нанесу удар? Таков твой лживый призыв отказаться от силы!
— Я убеждал отказаться не от силы, а от убийств. Но твой меч беру.
— Хватай! Я не струшу! Приму бой здесь, в аудитории, без кольчуг!
Бережной поймал на лету брошенное ему оружие.
— Благодарю за возможность дать студентам прощальный урок, — сказал он, снова поднимаясь на кафедру.
Взойдя на нее и не обнажив меча, Бережной поднял его над головой.
Все, затаив дыхание, ждали, что он сойдет сейчас с кафедры, чтобы перед всеми проучить чванливого забияку. Но тут и произошло нечто невероятное.
Не вынимая меча из ножен, напрягши натренированные мышцы, земной богатырь согнул затрещавший меч вместе с ножнами и свернул его у себя над головой в кольцо так, что верхняя звезда рукоятки соприкоснулась с нижней золотой звездой ножен.
Все ахнули.
Бережной сошел с кафедры и вежливо передал задиристому юнцу его свернутое в кольцо оружие, признеся при этом странные слова:
— «И звезда с звездою говорит».
Никто из студентов, конечно, не понял смысла строчки великого поэта родины великана-профессора. Да и на родной Земле мало кто знал о причудах Михаила Лермонтова, который порой задумчиво завязывал кочергу узлом, не подозревали столь необычной физической силы у певца Красоты и Печали, страдающего от своей нескладной, как ему казалось, внешности.[22]
Ошеломленный Неккий непроизвольно спросил:
— О чем звезда звезде говорит?
— В данном случае о том, что такая участь должна постигнуть все мечи на Землии, чтобы нельзя было вынуть их из ножен, — ответил для всех Бережной. — Я скрутил меч в «кольцо мира».
Вопль восторга потряс аудиторию. Джордания Бруния окружили возбужденные юноши, перед которыми открывалась сейчас цель жизни, истинное рыцарское назначение.
Лишь оскробленный Неккий побежал жаловаться ректору университета, который был связан с тритцами еще во время их завоевания Френдляндии.
Пришлось профессору Джорданию Брунию отправиться в роскошную ректорскую келью, уставленную под сводчатым потолком шкафами с ценными фолиантами за хрустальными стеклами.
Важный седобородый старец с нависшими бровями, сидя за массивным столом, строго встретил виновника скандала.
— Кто ты, свершивший чудо Джорданий Бруний? Как мог ты затронуть рыцарскую честь?
— Я не колдун и не святой, ваша всемудрость, — ответил Бережной. Идеи, которые я проповедовал студентам, не расходятся с учением вашего божественного Добрия. Их следует распространить на всех людей, на все народы. Идеи эти достойны подлинной рыцарской чести.
— Откуда ты, Джорданий Бруний? Если бы тебя не прислал сюда сам Великопастырь всех времен и народов, я заподозрил бы тебя в вероотступничестве, ибо святая папийская церковь всегда благословляла и благословляет добриянское воинство на рыцарские подвиги.
— От этого-то и надлежит отказаться, пока не поздно.
— Когда же может быть поздно, странный сын мой? — насторожился ректор, теребя длинную бороду.
— Когда вместо мечей в руках людей окажутся молнии, разящие стихийной силой, способные, в конечном счете, уничтожить всех живущих на вашей Землии людей.
— Что ты имеешь в виду, профессор Джорданий Бруний, под словом «вашей Землии»? Разве она в равной степени не твоя?
— Нет, ваша всемудрость. Я прилетел сюда с другой планеты, во многом сходной с Землией.
— Не хочешь ли ты сказать, что, кроме Землии, созданной, по Гиблии, Всевышним, существуют еше и другие обитаемые Землии, населенные подобными нам с тобой — поскольку нет между нами разницы — людьми?
— Именно в этом я должен признаться вам, ваша всемудрость.
— Кощунственные слова произносишь ты, несчастный, о чем не посмею молчать!
— Они не противоречат здравому смыслу.
— Они противоречат Гиблии.
— Как раз в Гиблии вы можете прочесть: «Сыны неба сходили на Землию и, увидев, что дочери ее красивы, брали их себе в жены. И с тех пор пошло племя Гигантов».[23]
— К гигантам по непомерному росту твоему ты отнести себя можешь, но утверждение твое, что, кроме Землии, есть еще и какая-то Земля, скорее всего ересь, в чем разберутся в Святикане. Одумайся, отрекись!
— Я могу отречься только от применения любого оружия, ваша всемудрость.
Седобородый ректор нахмурился и сокрушенно покачал головой.
Скоро Неккий с врученным ему ректорским письмом вскочил на коня и помчался в Святикан.
Глава шестая
ГОДДОН И САМОРРА
И обрушились с виманы (летающей колесницы) на «Тройной город» разящие молнии, вспыхнув ярче десяти тысяч солнц.
В Святикане Галлей и Федоров, сидя в своей звездной башне, по браслетам личной связи уже знали и про свернутый в кольцо меч Неккия, и о недовольстве ректора университета, и о письме его Великопастырю всех времен и народов.
Святиканские звездоведы могли ждать самого худшего.
— Думаю, Вася, — говорил Федоров, — нам угрожают подземелья СС увещевания. Нервный паралич, который уже год спасает Крылова от костра, вот предостережение. Не встретить ли и нам слуг увещевания в таком же, как Крылов, состоянии?
— Нет, друг Федя, — гордо ответил Галлей. — Или я ничего не понимаю в психологии властителей.
— Что ты имеешь в виду, Вася? Нам нельзя рисковать. Надо и Бережного предупредить.
— Ты слишком осторожен, Федя. Риск не просто благородное дело, как говорили когда-то. Риск — это прием борьбы. Бывает, конечно, что проводящий прием борец сам оказывается на ковре. Но на то мы и люди другого века, чтобы не оказаться внизу.
Федоров, конечно, знал о Васином хитроумном плане.
— Что ж, — спокойно ответил Федоров. — Я за тобой, как друг, пошел в звездоведы в самое их святиканское пекло. Пойду за тобой и сейчас. Но говорить с всесильными ты мастак, а не я. Это не стаканы взглядом катать.
22
Достоевский на полях своей рукописи сделал заметку о необыкновенной силе Лермонтова: «Ломал кочергу, что труднее сделать, чем согнуть, ее, завязав даже узлом». (Сафонов В. Вечное мгновение. М., «Советский писатель», 1981). (Прим. автора).
23
И в земной Библии есть почти такие же слова: «Когда сыны неба сходили на землю, то увидели, что женщины там красивы и входили к ним… С того пошло племя гигантов». (Ветхий завет). (Прим. автора).