Ждать пришлось недолго. Неккий очень торопился отомстить профессору Джорданию Брунию и за щедрую плату часто менял лошадей. Он заранее предвкушал наслаждение от треска разожженного под Брунием костра, фейерверк рассыпающихся искр, желанный запах горелого мяса на площади Цветения в Ромуле. И Неккий гнал взмыленного коня вперед.
Скакал по продуваемым ветрами полям, вздымая за собой облако пыли. Отважно проносился в тени лесной, не страшась разбойников. Поднимался в горы, переходил там вброд стремнины, а в долинах переплывал реки, пугая прохожих на узких улочках городов.
И письмо наконец было доставлено в Святикан И Скалию.
И вот на винтовой лестнице в «звездную башню» послышались тяжелые шаги стражников.
Одетые в двухцветную форму и кольчуги, в шлемах с закрытыми забралами, с алебардами в руках, они вошли в обзорную комнату, где звездоведы соорудили диковинные трубы со стеклами, «гадая с их помощью по звездам».
Стражи молча дали знак идти за ними.
— Куда? — осведомился Галлей. — Я настаиваю на свидании с Великопастырем всех времен и народов, чтобы сообщить ему, как обычно, о расположении звезд.
Наемники ничего не ответили звездоведу, будто не понимали языка, на котором он обратился к ним. Напрасно Галлей повторял свою тираду на всех известных ему диалектах Землии. Его лишь грубо толкнули в спину, оставив почему-то Федорова в «обсерватории».
Это вселило в Галлея надежду, Федоров же был мрачнее тучи, готовый взглядом усыпить присланных стражей. Но Галлей погрозил ему пальцем.
Васю увели с собой безмолвные «живые доспехи» без человеческих лиц, прикрытых опущенными забралами.
Вопреки готовности Галлея спуститься в подземелье пыток, его повели через роскошные залы в само святилище Великопастыря всех времен и народов.
И Скалий сидел на троне, громоздком кресле, установленном на специально сделанном для него возвышении.
Рядом, чуть пригнувшись к папию и одной рукой касаясь ручки священного кресла, стоял высшинский прокуратий увещевания Кашоний, другой рукой придерживая за ошейник любимого огромного пса И Скалия, с которым тот не расставался с рыцарских времен.
Одет Кашоний был в алую мантию, но на этот раз с пышным меховым воротником, подчеркивающим торжественность предстоящего действия.
По другую сторону трона развалился в кресле, очевидно, специально приглашенный герцог или король в царственных мехах.
Между троном и стеной, позади папия, толпились папийцы св. Двора в нарядных сутанах с бритыми лицами и длинными, спадающими на плечи волосами. У боковой стены застыли молодые рыцари, красавцы, держа на длинных шестах папийские штандарты.
Все говорило о значимости предстоящей церемонии.
За троном стояла допущенная сюда девица редкой красоты из самого знатного рода с огромным пушистым опахалом, которое держала над головой И Скалия, обмахивая им Великопастыря всех времен и народов.
Не обошлось и без горбатого уродца в дурацком колпаке. Шут расстилал по замысловатому узору паркета пучки душистых трав.
Надо сказать, что помпезные судилища были слабостью И Скалия. Во время их он ощущал свое величие.
Сам Великопастырь в нарочито скромной серой сутане и такой же серой папийской шапочке вместо тиары резко контрастировал со своим роскошным окружением — тем значительнее был он в своих глазах.
Его рябоватое, усатое, в отличие от гладко выбритых физиономий, лицо было сумрачным, а темные, близко посаженные глаза сверлили поставленного перед ним Галлея.
Немые стражи с алебардами, подведя звездоведа к святейшему трону, отошли к арке, подпертой тонкими мраморными колоннами, отделявшими соседний зал, но не удалились, как бы подчеркивая, что приведенный ими отнюдь не обрел свободу.
И Скалий, собрав столь пышное окружение, вел себя так, словно, кроме него с Кашонием и допрашиваемого, никого в зале не было, и не обращал никакого внимания ни на надменного герцога в мехах, ни на священную свиту, ни на хихикающего шута.
— Пади ниц, — прошипел Кашоний Галлею, указывая глазами на отнюдь не величественную фигуру И Скалия, но звездовед, чуть откинув назад голову, продолжал стоять перед высшим судией папийской церкви.
— Ответствуй, нечестивец! Ответствуй самому Всевышнему, который в образе сверхчеловека восседает перед тобой, — уже громко произнес Кашоний, подняв белый меховой воротник своей алой мантии. — Как общались вы все, чужеземные недолюди, с дьяволом? Что замышляли против святой скалийской церкви твердой, как скала, веры?
Уродец невпопад захихикал, усевшись, растопыря кривые ножки, на рассыпанных травах.
— Я лишь выполнял переданные мне желания Великопастыря, изучал расположение звезд с помощью усовершенствованных нами труб, — твердо ответил Галлей.
— И о чем же возвестили тебе эти звезды? — спросил И Скалий тихим глухим голосом.
— С помощью звезд я узнал, ваше всесвятие, — Вася не лгал, ибо на браслете личной связи было шесть звездочек по числу звездонавтов, прибывших на Иноземлю, — что профессор Джорданий Бруний, стремясь положить конец кровопролитной войне, ведущейся против ваших войск вождем протеста Мартием Лютым, призывал вложить мечи в ножны и не обнажать их, в знак чего скрутил меч сына герцога Ноэльского Неккия в кольцо.
— И впрямь звезды не лгут тебе, — с некоторым удивлением заметил И Скалий, взглянув на Кашония.
Вася ободрился, но высшинский прокуратий обрушился на него:
— Но для скручивания меча в кольцо нужна сила не человеческая, а колдовская!
— Колдовство, ваша святость, не мешает служить Добру. А скручивая меч, профессор Бруний стремился приостановить кровопролитие.
Вася точно бил в самое больное место И Скалия, который не знал, как ему сладить с религиозным бунтом Мартия Лютого.
И Галлей стал развивать свое наступление на «божество», сидящее перед ним.
— К тому же, ваше всесвятие, как известно наместнику Всевышнего на Землии, о чем вещали мне звезды, растет и ширится влияние женского ордена «Необнажения мечей» сестры Магдии. Доблестные рыцари всех стран могут быть поставлены в тяжкое положение, если желанные им женщины будут выдвигать условием обладания ими отказ от обнажения мечей.
Чувствуя, что сказочно осведомленный чужеземец уже не выглядит обвиняемым, а выгораживает еще и других своих соратников, Кашоний возвысил свой писклявый голос.
— Чур меня, чур! — осенял он себя добриянским знамением. — Колдовские слышу слова! Не мог смертный узнать содержание только что доставленного знатным гонцом письма или общаться с находящейся в отдалении сестрой Магдией, не мог знать о ее Ордене. Не мог он читать об этом по звездам колдовство!
— Никакого здесь нет колдовства, как и противоречий с Гиблией. Нет колдовства и в «Системе Соперника», за которую принял мучения профессор Крылий, уже год ожидающий костра.
— Он и про «Систему Соперника» знает! — в гневе завопил Кашоний. Может быть, и ты тоже настаиваешь, что Землия наша кружится в бесовском танце вокруг светила?
— Как находящийся на Землии, наблюдая с нее Вселенную, я могу с полной уверенностью утверждать, что она подо мной неподвижна.
— Подтвердишь ли ты это и на смертном одре или прошепчешь тайком ересь: «А все-таки она вертится!»?
Вася удивился. До чего же схожи ситуации на Земле и Землии, даже знаменитые предсмертные слова Галилея находят здесь свое отражение!
— Если на смертном своем одре я буду находиться среди вас, то повторю мной сказанное, считая для нас всех Землию неподвижной. По теории великого ученого, которого на языке Землии следовало бы назвать Однокамением,[24] неподвижным следует считать тот объект, на котором находится наблюдатель.
— Не хочешь ли ты сказать, что твой соотечественник, негодный Крылий, осужденный церковным судом, находится на Солнце и потому считает его неподвижным?
— Он лишь воображал себя на Солнце, неизмеримо большем теле, чем Землия. Это давало ему возможность создать удобную для математических осмыслений систему, которую назвали «Системой Соперника».