Знали бы принимающие, что все зря, не нужно, вот-вот все изменится. Только кто ж это знал? Никто, пожалуй...
- Спасибо, не пью, - торопливо сказала Натка, на всякий случай прикрыв рюмку ладонью. - Мне - боржоми.
Только это и смогла отстоять: спиртное к чему-то - к снисходительности скорее всего - обязывает. Впрочем, в заслугу себе этот гордый отказ поставить она не могла, потому что не пила в самом деле, вкуса хороших вин совершенно не чувствовала, а от водки у нее тяжелели ноги, раскалывалась голова, ужасно хотелось спать и портилось настроение. Так что гордиться особенно было нечем.
Далее по программе были Воронцовский дворец и Ливадия, где они шли и шли бесконечными ступенями вверх - к "Царской тропе", к запахам лаванды и хвои, и где Натке торжественно вручили великолепные, для иностранцев, открытки. Потом был роскошный, цветущий и в ноябре Никитский сад. Ну, скажите, разве такие мелочи можно назвать взяткой? Так, намек отнестись благосклонно... Да и сопровождающие были рады задарма прогуляться.
Через день приехал наконец главный, и они уселись за стол сражаться. Времени было в обрез, на что главный как раз и рассчитывал. Однако рассчитывал он напрасно: Натка пребывание свое продлила и кое-что, если не все, доказала, а главное - многое поняла.
Она, конечно, всех огорчила - какая все же неблагодарная! - но в аэропорт ее на той же черной машине доставили и в последнюю минуту, чуть не у трапа, вручили аккуратный деревянный ящичек и бутылку, завернутую в грязноватую старую газету.
- Что это?
- Яблоки. Из Никитского. А это - "Массандра". Не та, что для всех, а настоящая, из подвалов.
- Но я не могу...
- Берите, берите, что уж теперь-то?
И Натка смутилась перед этим их провинциальным южным добросердечием: теперь-то уж действительно незачем. Разве в расчете на будущее? Которого не было...
В декабре, на Леночкин день рождения - как-никак восемнадцать! - вино раскупорили, и по комнате разлился чистейший аромат роз. А уж яблоки-то как пришлись кстати! Огромные, душистые, твердые, они долежали до самой весны, хотя половину, как водится, забрала себе Зина.
Не очень часто навещала их дом сестра, но когда Натка приезжала из командировок, прибегала немедленно: "Ну показывай, что привезла". В этот раз Зина была особенно возбужденной, много рассказывала про неблагодарную дочь, жаловалась на мужа, на вздорных баб из своего НИИ - ее почему-то всегда травили, - приводила ужасающие примеры жуткого к ней отношения. Однажды в Ташкенте ее не взяли, например, на узбекскую свадьбу. Всех позвали, а ее - нет! Оставили одну, в гостинице.
- Я так плакала, - жаловалась Зина, и в ее черных глазах стояли самые настоящие слезы. - Ну, я им потом все высказала - все, что о них думаю!
- Напрасно, - сурово покачала головой Натка. - В таких случаях полагается делать вид, будто ничего не случилось. Они же, в конце концов, не обязаны. Пошла бы погуляла по городу. Там такая мозаика...
- Да? - возмутилась Зина. - Одна? - И уставилась на сестру круглыми бешеными глазами.
- А что? - Натка всегда терялась под взглядом этих черных, горящих глаз. - Я вот всегда гуляю: интересно же - новый город.
- А я весь вечер проплакала, - сообщила Зина. - Начальник мой знаешь как испугался! Извинялся, отпаивал валерьянкой.
- Как? - ахнула Натка. - Ты и перед ним плакала?
- Ну и что? - удивилась Зина. Слезы у нее уже высохли. - Это ты у нас такая... железная...
- Девочки, хватит, - всполошилась Софья Петровна. - Наталья, немедленно прекрати! Зинуля у нас так редко бывает, и вечно вы спорите.
Натка умолкла и пошла варить кофе. Мама права: Зина такая нервная, впечатлительная. На работе плохо, дома плохо: Володя ей изменяет, дочь грубит и над матерью посмеивается - иногда довольно зло. Надо сделать кофе покрепче, как любит Зина. И кажется, где-то там, в камышах, остался еще коньяк. В кухню вошла сестра.
- Знаешь, - сказала легко, - наши бабы мне просто завидуют! Потому с собой и не взяли: боялись, что я всех отобью. Ты свой австрийский костюм носишь?
- Вообще ношу.
- Да? - усомнилась Зина. - А сегодня ты разве в нем?
- Сегодня нет, - призналась Натка.
- Вот видишь! - торжествующе закричала Зина. - Тогда я его забираю! Пусть позлятся. И брошь...
- Какую брошь?
- Ну ту, керамическую, авторскую работу! Ты что, не помнишь? Из Ленинграда. Давай-ка ее сюда, к костюму. Нет, ты, ей-богу, не женщина: забыть про такую брошь!
Софья Петровна тоже заглянула в кухню.
- Да, Натуся, - сказала она, - ты ж еще мед привезла. Отложи, детка, Ларочке, она у нас такая худышка...
Натка поставила на стол банку с медом. Зина с удовольствием принялась мед перекладывать. Это было нелегким делом - мед был твердым, густым, - но Зина старалась. Всегда так: выкричится - и успокоится.
- Ух ты, вкуснятина, - облизнула она ложку. - Ларка моя мед обожает! Прямо смешно. Не то что Леночка.
- Почему? - вяло возразила Натка. От сестры, когда в больших дозах, она как-то сникала. - Лена тоже...
Но сестра уже неслась дальше:
- Ты что собираешься подарить Ларке на день рождения?
- Да как-то не думала. Еще целый месяц.
- Гони двадцатку. Сама куплю, ты не умеешь.
Натка вытащила из кошелька последние две десятки - ничего, скоро зарплата. Зина звонко чмокнула ее в щеку и убежала.
2
"Люди как люди, квартирный вопрос только испортил их..."
Сколько она себя помнит, столько стоял перед ней во всей своей подлой красе этот проклятый вопрос. Стоял и уродовал жизнь. Была бы у нее своя, отдельная комната, так она, быть может, и не развелась бы, ее бы, может быть, не покинули... Однажды поймала себя на том, что ждет не дождется, когда Юра снова уедет в командировку: можно вольно раскинуться на тесноватом для двоих диване, зажечь бра и читать сколько влезет, никому не мешая. Юра рано ложится и рано встает, как ни тихо переворачивает Натка страницы, свет и шелест ему мешают.
Лена была еще маленькой, мама жила еще у себя - нянчила Ларочку, Натку с Юрой еще тянуло друг к другу, но немыслимая, невообразимая теснота раздражала, отталкивала: они втроем в своей халупе просто не помещались! И когда попалась на Юркином жизненном пути хорошо устроенная одинокая женщина, он от этой тесноты и сбежал. Скажи ему тогда, какую роль в той любовной истории сыграли квадратные метры, он бы, конечно, обиделся, возмутился, но ведь это же правда!