– Это надругательство над прахом, Маргарита! Ты сведешь меня с ума.
– Мелодрама, мамуля.
– Я тебя запру.
– Повторяешься, мамуля…
– Я доберусь до этого твоего Книжника и…
– И будешь приятно удивлена, – нагло и загадочно хихикала Ритуся и быстро смывалась, не забыв кинуть в походную суму из грубой парусины толстенькое портмоне с купюрами.
Ритуся, как видно, была семейным шилом в мешке, которого не утаишь. Но дела семейные – это дела семейные, и считается у порядочных людей, что совать нос в дела чужой семьи не следует. А с другой стороны, Леночка была лучшей подругой Ирины Владимировны, и когда-то у них не было друг от друга тайн, все проблемы решались совместно, в дни бед платочки дружно орошались слезами, и становилось легче. Поэтому Ирина Владимировна колебалась в выборе линии поведения, но в конце концов напрямую спросила Елену Львовну:
– Леночка, ты же понимаешь, что я все вижу и слышу. Ритуся попала в дурную компанию? Можно как-то помочь? Или тебе легче будет, если я сделаю вид, что ничего не замечаю?
– Уф, – сказала Елена Львовна, – надо было вас сразу везти на дачу. Ритуся там из какого-то высокого принципа не бывает. Ах, Ирка, кто теперь знает, какая дурная компания, какая нет? Восемнадцатилетние девчонки, не скрываясь, заводят нищих любовников, полусумасшедших к тому же, по-моему, которые им в отцы годятся… То ли любовников, то ли наставников. Дурная это компания, я спрашиваю?
– Не знаю, Леночка. Что тут скажешь? Думаю, не слишком подходящая компания. Разве что у него мужских сил, как у восемнадцатилетнего, и всякие такие никчемные умствования сводятся на нет страстью. Что тут скажешь? – повторила Ирина Владимировна.
– Тут руками разведешь, а не скажешь. А насчет мужских сил, это вряд ли. Я подозреваю, что даже совсем наоборот. Я подозреваю, что имеется еще кто-то молоденький, и хорошо, если только один, сугубо для плотских утех. А этот самый Книжник… Который сбивает девчонку с толку… Ну, ему, понимаешь, хватает… Как бы сказать… – неожиданно покраснела Элен. – Ему хватает и… ммм… ритуального совокупления, как я это называю не в слух. Ты меня понимаешь? Род самоутверждения. А в итоге? Только распалит девчонку без толку, и бежит она ножки раскидывать к таким же соплякам, как сама. Боюсь, боюсь, по рукам пойдет Ритуся. Да еще характер дурной. Вредина из вредин уродилась. И балованная.
Ирина Владимировна промолчала расстроенно. Чем тут, действительно, поможешь? Разве что пойти убить этого самого Книжника, что, само собой, невозможно. Или хорошо бы сделать так, чтобы он исчез. Исчез, пропал, сгинул в московских катакомбах. В Ритусином случае могут помочь только самые радикальные меры. Она еще совсем молоденькая девочка и быстро перестрадает и начнет взрослеть. С глаз долой, из сердца…
Но… кто бы говорил, упрекнула себя Ирина Владимировна. Просто я была сильнее и не росла в тепличных условиях, и у меня вроде бы была великая цель. Вроде бы. Поэтому мне хватило сил отказаться, уйти. Бросить – да! – бросить на произвол судьбы слабейшего, чем я, который тянул на дно кирпичом на шее. Мне хватило здоровья и терпения сохранить себя до замужества и стать женщиной в двадцать пять лет, а не в двадцать, как вполне могло бы случиться, и не в восемнадцать, если не раньше, как Ритуся. Но, по чести сказать, не я ли жалела все эти годы, что… Наверное, есть такие роковые мужчины, даже и невидные собою, и никчемные совсем, но умеют они околдовывать речами, повадкой, теплым взглядом.
– Наверное, есть такие роковые мужчины, – вздохнула Ирина Владимировна, – которых убивать надо.
– Читаешь мои мысли, княжна, – закивала Елена Львовна.
– И все же, что за Книжник?
– Взрослый мужик, свихнувшийся на, так сказать, изучении московских подземелий. Изучение! Таскает молодых ребят по катакомбам, вот и все. Крысы, скелеты, канализация, грязь, вонь, анаша и водочка для согрева, страшные сказки под водочку… Карту они якобы составляют. Археологический якобы план. Здесь древняя кладка, там скелеты вповалку или голоса слышатся, церковный хор, или топот и металлический оружейный лязг. Все это так неправильно, Ирка! Чем все это кончится? Чтоб ему сгинуть в подземелье! Чтоб его крысы съели! Я хотела в милицию, но детки-то, понимаешь, совершеннолетние.
– И правда, лучше бы ему сгинуть, – пожелала Ирина Владимировна, – а еще лучше как-то его скомпрометировать, ты не находишь, Леночка?
– Нахожу, – удрученно отозвалась Елена Львовна, – но не нахожу, как именно. В этом вся проблема. Кстати, и местопребывания его не знаю. Подозреваю, что Микуша знает, но скрывает, боится шум поднять. Боится, что потеряем Ритусю, если полезем выяснять отношения. Как видишь, все зыбко, противно. Отвратительно. Поехали на дачу, Ирочка. Пора нам раздышаться. К тому же там наша Евгения пироги печет. А захочешь в Москву, так недалеко и доехать.
– Что ж, – сказала Ирина Владимировна, – пора детям на воздух. Едем, едем. – И не могла отделаться от мысли, что недодумала чего-то по поводу Ритусиного Книжника, что-то не могла связать и вспомнить. И беспокойство это тончайшим пыльным налетом легло на душу.
– А кто такая Евгения? – спросила она.
– Евгения – наша домоправительница. Жить, однако, особенно летом, предпочитает на даче, подозреваю, у нее там любовник, наш сосед. А сюда она только наведывается – прибраться, чтобы мы совсем грязью не заросли, нормальный обед приготовить. Но это лишь в тех случаях, когда я взбеленюсь и напомню, что неплохо оплачиваю ее труды. Евгению надо бы выгнать, утомительная баба, ленивая и склочная, но слишком хороши у нее пироги, хотя и редки с тех пор, как любовника завела.
Если в Москве Юлька выступала барышней хотя и лукавой, но сравнительно благовоспитанной, то на даче она сбросила личину и оказалась чертом в юбке. Вернее, в шортиках, к возмущению Евгении Павловны, бабы Евгении, кухарки и домоправительницы. Она считала, что девочки всенепременно должны ходить в юбочках, платьицах.
– … И не выше трусов, а за коленочку, скромно. И косички с лентами.
– Угу, – кивала Юлька, – вы, Евгения, совершенно правы, – вроде бы соглашалась она, но тут же напоказ распускала по плечам черные кудри и продергивала шелковую косынку Элен в шлевки шортиков вместо пояса и завязывала фасонным галстучным узелком.
– Так я что сказала-то? – возмущалась Евгения. – Юбку, я сказала, надень, черт такой…
– Где же я возьму юбку? – удивленно вопрошала Юлька. – Такую, которая вас устроит, Евгения? Таких юбок больше не бывает, вынуждена вас огорчить. При всей вашей правоте.
– Так я тебе надставлю, воланчик пришью…
– Не бывает таких юбок, Евгения, надставленных воланчиком. Можете писать и жаловаться в ООН, в ЮНЕСКО или в Международный Красный Крест, все равно не бывает.
– Вот неслух, вот издевательница, – верещала Евгения Павловна, – управы нету. Это сейчас! Пока пигалица! А в возраст войдет? По сестрицыным стопам?!
– По сестрицыным, – согласно кивала Юлька и лихо скатывалась бочком по перилам крыльца. – Спорить с ней бесполезно, с вредной бабой, – шептала Юлька Юре на ухо, – но мы еще посмотрим, кто кого…
– Кудай-то в таком виде-то, позорище?! – громко скрипела вслед Евгения Павловна.
– А на пруд, огнедышащих жаб ловить, – отвечала Юлька.
– Каких таких огнедышащих? – почти визжала возмущенная Евгения Павловна. – Что за сказки рассказываешь?
– Не сказки, а по телевизору передавали в «Новостях», – уверенно врала Юлька, – в Подмосковье полно развелось огнедышащих жаб-мутантов.
– Каких-таких «тантов»?!
– Не «тантов», а мутантов, Евгения. Уродов.
– Так они и так уроды. Все вранье, – заключала Евгения.
– Так ведь огнедышащие уроды, Евгения. Вот мы с Юрой поймаем, если удастся, и принесем показать.
– Ай, – недоверчиво отмахивалась Евгения Павловна, но топотала на веранду, где был установлен маленький телевизор, смотреть новости: вдруг что скажут про огнедышащих жаб.
– Поверила, – шептала Юлька, – вот тебе и начало интриги. То ли еще будет. А вообще, Юрка, на даче можно с толком провести время.
И когда дамы, Елена Львовна и Ирина Владимировна, отбывали в Москву за покупками и городскими впечатлениями, Юлька ввязывала Юру в приключения, без которых он, честно признаться, вполне обошелся бы, так как в целом смирным был ребенком.