Юлька привезла с собою из Москвы большую коробку – набор «Юный химик». Пользовалась она химикалиями, надо отдать ей должное, аккуратно и в целях вполне мирных, не считая, разумеется, случая, когда из шприца, наполненного ацетоном, изготовлен был огнемет и опробован у близлежащего пожарного пруда, для пущего эффекта безлунной ночью.
На мостках над прудом сидела в ночи неопознанная парочка, ворковала, слушала лягушачий хор и кормила комаров. Когда из глухой темноты вдруг с шумом вылетел огненный язык и лег на ряску, дама заверещала как резаная и повалилась в воду, к пиявкам, подняв волну своим полным телом. Ацетон быстро прогорел, улетучился, и пламя погасло.
Джентльмен, поначалу, должно быть, потерявший дар речи, но усидевший на узких досочках мостков, с перепугу сипло осведомился:
– Вы не утопли, Евгения Павловна?
Евгения Павловна, вся в водяной траве, стояла по колено в воде и шептала благоговейно:
– Огнедышащая жаба, ну как есть… Ай!
– Евгения Павловна, не бывает огнедышащих жаб, – не очень уверенно увещевал джентльмен.
– Много вы знаете, Антон Борисыч! О них и в «Новостях» передавали.
– Когда это?! – удивлялся Антон Борисович. – Вы сами слышали, Евгения Павловна, или вам трясогузка на хвосте принесла? Трясогузка, этот ваш ребенок Юлия? Которая, как мне кажется, поставила себе целью доставлять вам, наивной, легковерной и чистой душою, неприятности?
Последние вопросительные фразы прозвучали особенно громко и обращены были к густым, склонившимся до земли веткам ивы на другом берегу пруда, из-за которых и вылетело ацетоновое пламя.
Под ветками валялась на траве и хрюкала от смеха довольная собою Юлька, и Юра сидел, уткнувшись в колени, чтобы смеяться не громко. Потом они отползли в сторону тропинки, цепляясь за корни кустарника, потом неслись по темной улочке к тайному лазу в заборе, скрытому разросшимся жасмином, потом сидели на лавочке у колодца и шептались.
– Так ты заранее знала, что там будет Евгения? – немного осуждающе спрашивал не склонный к коварству Юра.
– Не совсем уж заранее, – жеманилась Юлька, – просто я услышала, как этот самый Антон, наш сосед, громко кашляет под забором со своей стороны, а Евгения с нашей стороны притворно чихает в огороде. Значит, свидание назначают. Они еще с прошлого года «тили-тили-тесто, жених и невеста». Вместе «гуляют», как в деревне говорят, и думают, что никому об этом не известно. А гуляют они к пруду, что тоже давно выяснено. Но не откладывать же из-за них испытание огнемета? Никто не виноват, что они устроили свидание на испытательном полигоне. Так все удачно пол-учи-и-и-илось! – пропела Юлька и потянулась кошечкой от удовольствия. Потом повела плечиком и задумчиво добавила: – А за трясогузку этот Антон мне еще ответит! Надо же! «Трясогузка на хвосте принесла»! И что обидно: ведь Евгения-то почти убедилась в том, что есть на свете огнедышащие жабы. А этот вылез. Трясогузка! Ну, я ему устрою, женишку престарелому!
В те времена Юра еще не ведал, что любые Юлькины угрозы следует воспринимать всерьез и решать для себя, ждать ли их осуществления или же пытаться по мере сил препятствовать Юлькиным коварным замыслам, если замыслы эти представлялись чрезмерными по жестокости. С годами Юра понял, что слово изреченное для Юльки не самоценно, как, скажем, для поэта. Не самоценно, а требует вполне приземленного материального воплощения. Проще говоря, «сказано – сделано» было Юлькиным кредо. Но Юра-то в те времена этого не знал, а потому пропустил мимо ушей Юлькину угрозу в адрес не в меру догадливого соседа Антона Борисовича и предался каникулярным радостям.
А каникулярные радости всем известны: и лесная земляника на солнечном пригорке, и крепенькие ранние подосиновики, и волейбол на вытоптанном пятачке посреди поселка, и бадминтон, которому его обучала Юлька, и велосипедные поездки на купанье по длинным-длинным и извилистым песчаным тропинкам. Собственно говоря, почти все это Юра мог бы получить и не уезжая из Генералова, но…
Но одно дело пыльный, исхоженный вдоль и поперек то ли городок, то ли поселок и его окрестности, большей частью распаханные под огороды, а другое дело барское обаяние подмосковной дачной местности, где фруктовые деревья, и пышное цветение вокруг домов, и безделье, в гамаке, в тенечке в самую жару или у камина в дождик, и мягкое свежее сияние березовой рощи, розовое поутру, золотисто-зеленое днем и фиолетовое на закате, и изменчивые небесные красоты, и тепло сосновой коры ценилось неизмеримо выше картофельного урожая. Это было внове для Юры, и это было приятно, сладостно. Сладостно до самозабвения. И никто к тому же не упрекал его в бесцельном и бесполезном времяпрепровождении.
Он не слишком рано просыпался в своей невеликой, оклеенной простенькими светлыми обоями комнатке под крышей, просыпался, когда солнечный луч, неспешно наползая от окна, трогал щеку. Юра спрыгивал с кровати на плетеный соломенный китайский коврик, босиком по гладкому сосновому полу скользил к окну, вдыхал праздное утро и раз, и другой. А снизу, из кухни, уже пахло кофе, с крыльца доносился спокойный и веселый мамин голос – она собиралась в Москву вместе с Еленой Львовной, и в птичьем гомоне к тому часу уже растворились кислые утренние капризы Юльки, не выспавшейся по причине тайного ночного бдения над запрещенной взрослыми «Анжеликой».
– Юрка, – весело хлопая ресницами, сказала Юлька однажды, когда дамы отбыли, – хочешь заработать на мороженое? Или на кино?
– Вообще-то мама оставила денег, – удивился Юра. Он не очень-то привык «зарабатывать», его «работой» была учеба, как всегда объяснялось родителями и в подражание им, таким умным и ученым, бабушкой Ниной.
– Это все не то, – помотала головой Юлька. – Если ты пригласишь меня на «Генералов песчаных карьеров» на мамины деньги, это одно, а если на свои заработанные, мне будет приятнее.
– Ты хочешь, чтобы я тебя пригласил? – удивлялся Юра. – Мы же вроде бы и так собирались.
– Ну, Юрка, ты как маленький! Я – женщина, мне интересно, когда меня приглашают. Ну что? Согласен?
– Ладно, – пожал плечами Юра. – Не представляю только, каким образом я могу заработать. Кому-нибудь картошку окопать?
– Фу! Колхоз! – поморщилась Юлька. – Ничего подобного!
– Но что же?
– А сделаем, так и быть, приятный сюрприз Антону Борисовичу, соседу, Евгеньиному ухажеру. Он собирается красить машину. Давно пора, ты не находишь? Весь капот у его «Москвича» поцарапан. У него полный багажник банок с краской, я в бинокль с чердака видела, когда он приехал и открывал-закрывал багажник, прихлопывал по своей привычке – бум-бум!
– Сюрприз? Ты хочешь сказать, что он еще ни о чем не просил?
– Ну и что? Сделаем, и заплатит, – с великолепной самоуверенностью заявила Юлька. – Куда он денется?
«Куда он денется» показалось Юре, подрастерявшему на приволье последних недель способность здраво мыслить, серьезным доводом, и столь же обоснованным показалось заявление Юльки о том, что сюрпризы лучше готовить в отсутствие тех, кому они предназначены.
– Дождемся, когда он свалит, и… – строила планы Юлька. Ждать пришлось часа два на чердаке, торчать, неудобно скорчившись в духоте, у низкого окошка, чтобы не упустить момента, но терпение было вознаграждено: Антон Борисович, громко прокашлявшись у забора, лязгнул замком калитки и отправился в сторону березовой рощи. Спустя минуту следом засеменила Евгения Павловна с хозяйственной сумкой, будто по своим делам.
– В самый раз! – восторженно пискнула Юлька. – Пошли! Юрка, быстрее! Надо успеть! Ты красишь, а я на стреме!
– А чем красить-то? – возник у Юры вопрос, когда они уже стояли в соседском дворе перед облупленным голубым «Москвичом» Антона Борисовича. – Кисточки-то нет, Юлька.
– А? – на миг растерялась Юлька и завертела головой. – Подумаешь, нет кисточки! Вон у него на веранде висит мочалка. Самое то! Бери, окунай в банку и размазывай.
Банки с краской были, оказывается, выложены хозяином из багажника и стояли у стеночки под тем же навесом, что и машина. Оставалось только откупорить жестяные крышки с помощью валявшейся тут же ржавой стамески и приступить к покраске. Чем Юра и занялся, не очень все же уверенно, с некоторым сомнением в душе превращая голубую машину в темно-коричневую.