Рассказ полицая звучал правдиво, но я не верил ему.
- Отпусти меня, - сказал я напрямик. - Я летчик, понимаешь?
- Летчик?
- Герой Советского Союза. Неужели не можешь помочь?
Мой собеседник словно оцепенел. Сидел и смотрел куда-то перед собой. Я придвинулся ближе.
- Это ты сбил "фокке-вульфа"?
- Я сбил двадцать шесть фашистских самолетов...
- Отпустить?.. Вот если б никто не видел, - растерянно промямлил полицай. Потом встал, прошелся, держа на изготовку ружье. Я напряженно ждал.
На улице показались женщины с детьми, должно быть, возвращались с поля. Все они остановились возле нас. Женщины вздыхали, расспрашивали, откуда я, где теперь родители. Я рассказал о себе. Полицай слушал, молчал.
- Это свой! Зачем его охраняешь? - напустилась на пего одна из женщин.
Толпа поддержала ее, загудела. Полицай ничего не ответил, только крепче прижал к груди свое ружье.
Проходивший мимо гитлеровский офицер яростно ворвался в толпу и одним окриком разогнал людей. С ним шел, видимо, какой-то корреспондент с фотоаппаратом на ремешке. На ломаном русском языке он начал расспрашивать женщин, кто они, откуда идут, затем сфотографировал их с мешками травы за плечами.
Мы с полицаем снова остались одни.
- Я спрячусь где-нибудь в селе, пока придут наши, - наседал я.
- А они уже близко? - вырвалось у полицая.
- Под Таганрогом. Через несколько дней будут здесь. Ты ничего не потеряешь, если я убегу. А иначе...
- Что заработал, то и получу, - тяжко выдохнул он.
Часа два пробыл я под охраной полицая. Продумав все за это время, твердо решил, что ни перед оккупантами, ни тем более перед нашими советскими людьми не стану скрывать, кто я. А главное, буду искать малейшую лазейку для побега.
Мысли мои прервало появление уже знакомого офицера с двумя автоматчиками. Офицер для начала дал полицаю подзатыльник (может, за то, что разговаривал с пленным) и, оставив рядом со мной автоматчиков, куда-то увел его. Я понял: отношение ко мне изменилось.
Солдаты прохаживались, я сидел на колоде. Так прошло еще около часа. Я поднялся, чтобы размяться, но только встал - потемнело в глазах, чуть не упал. Начал шарить по земле в поисках колоды, и вдруг снова удар по спине. Я свалился, потом все же приподнялся, ползком добрался до колоды.
- Зитцен!
Слово было мне непонятно, но по выражению лица автоматчика, по его окрику догадался: надо сидеть. Сидеть не шевелясь. Видимо, этих вахтманов проинструктировали надлежащим образом.
Не знаю, сколько прошло времени. Наступил вечер. Я все так же сидел на колоде, а солдаты неподвижно стояли рядом. Они зашевелились только тогда, когда их окликнули, взяли меня за руки и повели.
Коридорчик, сени, первая комната, свет за шторками, и вот он - фашистский генерал в кабинете, оборудованном в украинской хате.
Я на мгновение задержался на пороге, увидев генерала. Он сидел за столом, перед ним была лампа с абажуром, рядом кровать с подушками до потолка, на стене коврик с голой русалкой. В последнюю очередь я приметил здоровенного пса, который лежал у ног генерала.
Солдаты прикрыли дверь и остановились за моей спиной. Овчарка, почуяв чужого, бросилась ко мне. Я, естественно, подался назад, солдаты подтолкнули меня навстречу псу. Тот встал на задние лапы, передними уперся мне в грудь и зловонно дохнул прямо в лицо. Спасаясь от зубов овчарки, я закрыл лицо руками. Но силы были на исходе, и я упал. Пес, рыча, стал рвать гимнастерку.
Только тогда генерал позвал собаку и что-то сказал солдатам. Они подняли меня с пола, подвели к стулу и усадили.
В комнате остались майор-переводчик и генерал, у ног которого послушно лежала овчарка.
На столе у генерала я увидел письмо, которое мне вручили перед вылетом.
Посмотрев на меня, переводчик взял письмо, быстро пробежал его, что-то сказал и подал его генералу. Переговариваясь, они то и дело посматривали на меня. На лице генерала вдруг отразилось подобие улыбки, он обратился ко мне.
- Кто вы? - перевел майор.
Я поднялся со стула, переводчик взмахнул рукой - сидеть.
- Я - летчик. Герой Советского Союза.
В том, что отвечать надо именно так, я не сомневался: в письме наверняка было поздравление по поводу присвоения мне этого звания.
Генерал поинтересовался, откуда я родом, где учился, на каких фронтах воевал, сколько сбил самолетов, являюсь ли коммунистом. Я коротко ответил на все вопросы. Переводчик что-то записывал, пока я говорил. Генерал смотрел мне прямо в лицо. Взгляд его был тяжелый, мрачный. Мне даже показалось, что глаза генерала стали больше и с каждой минутой приближаются ко мне.
Попросив переводчика перечитать одно место в письме, генерал неожиданно встал из-за стола. Собака поднялась тоже.
- Где штаб вашей армии? Штаб танковых сил?
Я ожидал, что об этом спросят, и сразу ответил, что не знаю.
- Почему вы пошли на таран нашего самолета? - резко переменил он тему.
Пришлось объяснить ситуацию, сложившуюся в воздушном поединке с "рамой", упомянуть о неожиданном столкновении с ней.
- А у нас есть свидетель, который утверждает, что вы преднамеренно таранили нашего разведчика.
Через минуту в комнату вошел высокий, светлорусый офицер. Голова и левая рука его были забинтованы, куртка расстегнута, на кителе поблескивали какие-то нашивки, награды.
Генерал произнес несколько похвальных слов в адрес вошедшего. Мне объяснили, что это знаменитый летчик-разведчик, работающий на танкистов. Раненый заговорил тоже.
- Господин генерал считает, что вы сбили нашего аса, нарушив законы ведения войны в воздухе. Немецкие летчики никогда не прибегали к тарану, торжественно переводил майор. - За таран вы будете наказаны.
Как бы подтверждая слова переводчика, генерал гневно взглянул на меня.
От удара в воздухе я был весь в крови. Во время разговора с генералом кровь вдруг хлынула из горла. Летчик наклонился ко мне, подал не то платок, не то полотенце, которое услужливо протянул ему переводчик. Генерал велел налить мне воды. Переводчик и летчик довольно долго возились со мной, помогая остановить кровотечение. Когда же я смог говорить, повторил то, что сказал раньше.
Перекинувшись несколькими словами с летчиком, генерал закурил, погладил собаку и махнул рукой.
Переводчик позвал солдат, находившихся за дверью, они взяли меня за плечи и вывели из кабинета.
Ночь опустилась на село. В высоком небе мерцали звезды. А меня снова куда-то повели. Сзади шагали несколько гитлеровцев. Я с трудом различал еще видимую серую тропинку и чувствовал себя все хуже с каждом минутой.
Промелькнули последние деревья, мы шли над глубоким оврагом. "Где-то здесь... - с отчаянием думал я. - Ведь допрос состоялся..."
Один из солдат вышел вперед. "Если будут стрелять, он должен отойти... Только он отойдет - прыгну в овраг..."
Мозг работал лихорадочно. Все во мне сжалось для предстоящего броска. Пускай полечу вниз вместе с солдатом. У меня хватит духу побороться с ним. Я должен вырваться из плена любой ценой!
Чем больше настраивал я себя на прыжок, тем сильнее волновался и терял силы. Не может, видимо, человек долго находиться в таком напряжении. Я вдруг почувствовал, что ноги стали деревенеть, а руки отяжелели. Уставшее тело всей своей тяжестью гасило мой пыл.
А между тем мы подошли к какой-то хате. Меня завели в комнату. Яркая лампа ослепила глаза. Среди нескольких немок я сразу узнал по выражению лица русскую женщину. Она не решилась заговорить, но первой взялась за мою рану. Промыла ее, приложила мазь, забинтовала, дала марганцовки, чтоб прополоскал рот. Охранники и остальные женщины отошли в сторону, оживленно болтая. Я почувствовал, что моя спасительница умышленно замедлила движения.
- Кто ты? - шепотом спросила она.
- Летчик, - еле слышно ответил я.
Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Она даже не взглянула на меня. Но по ее щеке скатилась слеза.
Потом меня повели обратно, в то же село. Настроение улучшилось. Если б решили расстрелять, зачем лечить?