И только тут Джанет упала лицом в теплые бабушкины колени и заплакала трудными горькими слезами первой непоправимости.
Чарльза похоронили в Бассетлоу, в ряду всех баронетов на южной, самой солнечной, без деревьев, стороне кладбища. Самое ужасное, что все это пришлось делать им одним — Пат оказалась в каком-то забытом Богом городке в верховьях Параны, где недавно была обнаружена народность с удивительными, ни на что не похожими песнями, и известить ее не представлялось никакой возможности, а Стив проводил важную международную встречу в ЮАР и никак не мог успеть на похороны тестя. Прилетела, несмотря на свою долгожданную новую беременность, только Жаклин с Фергусом, который стал и для Селии, и для Джанет подлинным спасением. Болезненный малыш требовал постоянной заботы, сама Жаклин чувствовала себя неважно, хотя и пыталась скрывать это. Но все-таки вышло так, что и бабушка и внучка вынуждены были отвлекаться от своего горя, и только вечерами, разойдясь по своим комнатам и тщательно прячась друг от друга, они тихо плакали в подушки, стараясь, чтобы не были слышны даже эти скупые слезы. Джанет вообще никогда не плакала на людях, даже не представляя себе, как можно так унизить свое горе, а Селия просто не хотела лишний раз расстраивать внучку, которой, она видела, и без того очень плохо, и Жаклин, малейшая тревога для которой могла кончиться весьма серьезно.
Так они прожили почти месяц. К удивлению и тайной гордости Джанет Селия ничуть не изменила установленный в доме порядок: белье было так же туго накрахмалено, полы сверкали, завтрак, обед и ужин подавались минута в минуту. Верность традиции действительно была спасательным кругом, за который можно держаться, не рассуждая, умно это или глупо, нужно или нет. Исчез лишь пятичасовой чай: каждый день в это время Селия, смотря по погоде, уходила или уезжала в Бассетлоу, где без слез молча садилась около могилы мужа, покрытой уже высохшими венками от Исторического и Охотничьего королевских обществ, а после заказывала службу в маленькой часовне. Она никогда не брала с собой внучку, понимая, что девочке трудно выражать свои эмоции при ком бы то ни было, и Джанет, ценя бабушкин такт, старалась сделать в это время что-нибудь по дому.
Сама она бывала на кладбище редко, ибо никак не могла связать тот холодный ровный и гладкий лоб, при прощальном поцелуе которого свело ее губы, с человеком, посвятившим ей десять из ее шестнадцати лет. Лишь изредка, когда оранжевые майские закаты начинали затягиваться мутноватой дымкой вечера, она приходила к могиле и, положив руку на теплый гранит, шепотом рассказывала деду о своих мыслях и переживаниях. Теперь ему можно было рассказывать и о Милоше — и Джанет пользовалась этим.
Первым приехал Стив, но у него в распоряжении был только один день, чтобы собрать вещи и увезти Жаклин с Фергусом в какой-то санаторий в Линьяно, и потому они с Джанет лишь на минуту заехали к Чарльзу и постояли, обнявшись, у могилы. На обратном пути Стив, сильно проведя рукой по лицу, словно стараясь избавиться от зрелища свежей могилы, тихо сказал дочери:
— И все-таки я счастлив, что у тебя был такой дед. И счастлив, что ты на него похожа.
Джанет медленно подняла на него синие, блестящие от непролитых слез глаза:
— Я тоже. Но, папа, а твой отец? Разве на него я не похожа ничуть?
— Мои родители погибли еще задолго до твоего рождения. И… я, честно говоря, не знаю, похожа ты на них или нет. Наверное, нет — ты все-таки англичанка до мозга костей.
Машина уже петляла среди узких центральных улиц.
— Папа, — голос Джанет дрогнул, но все же был полон решимости. — Папа, только не говори сразу «нет», ладно?
— Хорошо, радость моя.
— Папа, — несмотря на двух сыновей и ожидаемого третьего, Стив все же каждый раз сладко вздрагивал, когда слышал это обращение, произнесенное нежными, твердыми губами его неродного, но самого выстраданного ребенка. — Оставь нам Ферга, пожалуйста!
— Но…
— Я справлюсь, справлюсь, ты же знаешь, учеба занимает у меня не так много времени, и… я так люблю его! И бабушка… Ей будет о ком заботиться. — Тонкие пальцы с такой силой вцепились в рукав Стива, что машина вильнула. — У тебя же будет еще, а мы… а у нас… — И Джанет впервые со смерти Чарльза заплакала в голос, изливая в этих слезах весь хаос, творящийся в ее юной душе, где переплелись и потеря любимого дедушки, и страшная, как ей казалась, позорная тайна чувства к единокровному брату.