Вчера вечером Джанет, стоя под душем, сказала ему:
— Знаешь, мне, наверное, повезло, что я сумела найти в своем нынешнем состоянии настоящее блаженство: мне так нравится моя пышная грудь, какой никогда не бывало, и этот уравновешенный центр тяжести во мне. И даже постель, в которой, как я считала, для меня уже не может открыться ничего нового, дала мне теперь столько неизведанного…
Давали Баланчина.[53] Его экспрессивная, резковатая для немецкого глаза манера не вызывала большого одобрения публики, но когда на сцену вылетел в безумной жажде свершения своей плодоносящей роли божественный Апис,[54] сдержанный зал оживился… Хорст украдкой повернул голову, чтобы увидеть, как реагирует Джанет, всегда так глубинно, так тонко чувствовавшая красоту. К его удивлению, она сидела с закрытыми глазами, и было видно, что в ней совершается какая-то важная, серьезная и, по-видимому, трудная работа. Он осторожно тронул ее тонкую руку с узкими пальцами. Она открыла глаза, в которых первое мгновение сквозило какое-то непонимание, словно она вернулась издалека и впервые видит все окружающее.
— Что с тобой?
— Ничего. Ты не знаешь, когда заканчивается первый акт?
— Кажется, минут через двадцать. Но что случилось, тебе нехорошо?
— Все в порядке. Просто в антракте я хочу пройти за кулисы. — И она снова прикрыла блестевшие даже в темноте глаза.
Как только прозвенел звонок, Джанет действительно решительно направилась к служебному входу, попросив Хорста подождать в фойе.
— Простите, фрау, но сюда нельзя, — остановил ее капельдинер, по традиции одетый в венгерку с черными галунами.
— Я к Милошу Навичу, он ждет меня, — улыбнулась Джанет, подавив неожиданно исказившую ее лицо гримасу.
За кулисами на нее повеял тот самый сладкий незабываемый запах, которым она дышала лишь однажды в далекий день первого объяснения с Милошем. Джанет глубоко вдохнула и сказала кому-то:
— Тише. Ти-ше.
Милош стоял к ней спиной, закинув ногу на какой-то высокий ящик, его широкие плечи тяжело вздымались, и было видно, как за воротник кроваво-красной туники стекает тонкая струйка пота. Джанет постояла несколько секунд молча, а потом, прикусив губу, тихо позвала:
— Милош.
Он повернулся мгновенно, и за те доли секунды, пока он не увидел ее высоко поднятый живот, Джанет прочитала на его диковатом, мрачном и ставшим еще более красивым лице надежду. Но затем оно превратилось в холодную усталую маску.
— Прости меня, Милош, — с усилием проговорила Джанет. — Наверное, я не должна была больше тебя тревожить, но… теперь, когда я… — Она резко побледнела. — Это просто знак судьбы, что ты появился именно сейчас… И я могу сказать, что обязана тебе многим, и попросить у тебя прощения.
Она закрыла глаза, словно борясь с собой, и вздрогнула от глухого стука — это Милош, опустившись перед ней на колени, прижал к губам ее золотое платье.
— И ты прости меня, — раздался его низкий, хрипловатый от напряжения голос. — Прости и знай, что я люблю тебя бесконечно, как эту землю, как воздух, как солнце, как саму жизнь, где бы и с кем бы ты ни была…
— Зачем ты так? Встань… — Джанет наклонилась к его черным кудрям, и вдруг ее тело мучительно напряглось.
— Что с тобой!? — Крик Милоша разнесся по всему закулисью, и через минуту к ним уже бежали со всех сторон.
— Не надо, — справившись с собой, прошептала она. — Все нормально, это роды. И оставьте меня, — попросила она подбежавших, — я сама дойду до фойе, где меня ждет муж. Прощай, Милош! — сказала она, легко коснувшись рукой его пылающей щеки, и скрылась за портьерами выхода.
Встревоженный Хорст стоял, прислонившись к мраморному камину.
— Мне очень хотелось сказать Апису, что он гениально танцует, — извиняющимся тоном сказала Джанет. — Ведь это правда?
— Правда, но уже третий звонок, а пробираться по рядам тебе неудобно.
— А я и не стану этого делать, — вдруг рассмеялась она. — Вместо этого мы поедем в клинику, нас ждут еще неизведанные ощущения.
Через двадцать минут они были на Гайгер-платц, в недавно построенной клинике, напоминавшей белого медведя, припавшего к глади маленького искусственного озерца.
Обустройство в палате, которой суждено было стать ее пристанищем, по крайней мере на несколько дней, отвлекло Джанет и дало ей время и возможность взять себя в руки. Она помнила уроки индейца и собиралась не прятаться от боли, а повернуться к ней лицом — то есть вступить в борьбу и, значит, иметь шанс выиграть. И эта борьба приносила свои плоды: Джанет радостно встречала каждую маленькую победу, и это давало ей силы для дальнейшего. Неторопливо ходя по палате из угла в угол, она старалась подбодрить Хорста, который стоял у стены, и лицо его мало отличалось от снежной белизны выданной ему робы.