— Тьфу! Этот мальчишка! Джанго и Разван выбрали его для меня. Я презираю таких вечно скулящих щенков. Она, волнуясь, накрутила на палец спутанную черную прядь и добавила: — Он такой тощий, и у него гнилые зубы.
Агата осуждающе посмотрела на нее и строго сказала:
— Джанго и Разван — твои братья. Уладь дело со своей свадьбой. Тебе ведь скоро уже семнадцать — ты давно уже должна была родить первого ребенка.
Рани представила себе тощего черноволосого ребенка с гнилыми зубами и содрогнулась от отвращения.
— Никогда я не буду носить ребенка Микаеля.
— Может быть, будешь, а может быть, и нет.
Лес Мирабелло, вблизи городских стен Ливии, 14 февраля 1525 года
Осада французской армией Павии, маленького городка, расположенного на равнинах Ломбардии, началась в октябре 1524 года и продолжалась всю осень и зиму, сопровождаясь незначительными стычками. Неожиданный союзник Священной Римской империи герцог Бурбон после неудачной попытки взять Марсель привлек германских наемников-лютеран для борьбы с испанской католической монархией.
Не присягая на верность ни одной из сторон, Бенджамин слушал донесения о том, что враждебные армии сошлись у Павии, пока он был в безопасном Марселе, где все ожидали триумфа короля Франциска. Бенджамин же, познакомившись с Пескарой, уже не был так уверен в том, что имперская армия потерпит поражение.
Он прибыл с Пескарой в Павию как раз к началу кампании 1525 года. Собираясь ухаживать за ранеными солдатами обеих противоборствующих сторон, Бенджамин был крайне удивлен тем, что военных действий почти не велось. Зато набирала силу эпидемия французской чумы, и много солдат умерло от нее. Стоял жестокий холод, особенно пагубный для солдат, которым не хватало пищи и теплой одежды. Они гибли от истощения и болезней, у Бенджамина не было лекарств. Почти два месяца он делал все, что мог, быстро истратив свой запас. Он бродил по окрестным деревням, покупая травы у крестьянок и аптекарей. Корпии и девичья трава, окопник и ромашка стоили дорого, а кошелек Пескара был не так уж толст. От короля Карла денег не поступало, и добиться их вдали от Испании было невозможно, Бенджамин же не мог попросить помощи из Марселя.
Французы, уже несколько месяцев удерживавшие в своих руках округу, разорили села и перенесли стоянку подальше от умирающего от голода города к шумному рынку, куда тысячи ломбардских купцов привозили толстых каплунов и прекрасные вина богатым французским придворным. Шлюхи сотнями бродили вокруг. Сам Франциск окружил себя почти такой же роскошью, как и дома, включая общество знатных дам, прибывших из Парижа.
Но зима заканчивалась, и имперские войска набирали силу, в то время как французы проматывали свое богатство, неспособные выбить из Павии упрямца Де Лейва. Германские ландскнехты под покровом леса ожидали, что же предпримут французы.
Французская армия пустила в ход свою закаленную в боях артиллерию. Хотя Бенджамин слышал рассказы Парацельса об ужасах и кровопролитиях войны, увиденное им все-таки оказалось неожиданностью.
Из укрытия, в неописуемом ужасе, наблюдал он за происходящим, и на память ему приходили впечатляющие рассказы его отца о мавританских войнах и восстаниях индейцев в Эспаньоле. Но действительность оказалась несравнимо ужаснее. Испанских солдат разрывало на куски — руки и ноги, оторванные взрывами, летали в морозном воздухе. Кричали искромсанные люди, и корчились обезглавленные тела, а лошади кавалеристов топтали и калечили своих же солдат, оглушенных выстрелами французских пушек.
Испанцы хлынули из окопов, обойденные сзади и слева пехотой французов. Смелый молодой французский король двигался теперь на бегущих испанцев во главе своей отлично вымуштрованной кавалерии, врезаясь в самую гущу схватки. Скоро все будет кончено новой блестящей победой французов, более великой, чем в 1515 году при Мариньяно.
Солнце уже совсем взошло, отражаясь в блестящих серебристых доспехах короля.
И вдруг Бенджамина поразила наступившая тишина. Он был слишком занят ранеными и умирающими, чтобы обращать внимание на ход битвы.
— Почему стихли выстрелы? — спросил он у улана.
— Французы загораживают обстрел собственной артиллерии! Этот идиот со своими лучшими солдатами оказался между нами и своими пушками. И они не могут стрелять не задевая своих! — С этими словами молодой человек поспешил присоединиться к группе людей, разбегавшихся по полю.
Все погрузилось в хаос — это германские ландскнехты окружали позиции французов, повергая левое крыло пехоты в бегство. Уланы и легкая кавалерия Пескары удерживали французскую кавалерию, выбивая из седел всадников, окружавших Франциска. То, что казалось верной победой, обернулось разгромом.
— Безумие, это безумие, — шептал Бенджамин, глядя на храбрых, но беспомощных французов, которых рубили и крошили на куски. Он слышал хриплые крики ликования, несшиеся со всех концов поля. «Победа! Испания! Испания!»
Не было еще и десяти часов утра, когда битва окончилась пленом французского короля. Свыше десяти тысяч человек было убито, и неизмеримо больше — умирало от ран, заражения крови и лихорадки.
После битвы у Павии Бенджамин Торрес не спал более двух суток.
Пескара не лгал о том, какая добыча ожидает их во французском лагере. Имперские солдаты прогуливались в обнимку с винными кувшинами и пухлыми девками. Другие пожирали жареных цыплят целиком, разгрызая кости вместе с мясом и вытирая жирные окровавленные руки о куски шелка и бархата, отобранные у итальянских купцов, которые были виноваты только в том, что поставляли провизию проигравшей стороне. Оргии победителей вызывали у Бенджамина почти такое же отвращение, как и кровавая резня.
Бенджамин с Пескарей стояли возле старой полуразрушенной гостиницы, временно приспособленной под госпиталь. — Каждый солдат знает, что может не пережить следующий обстрел. Хорошо, что Риго далеко отсюда. И вам тоже надо уезжать, хоть, клянусь, мне будет не хватать вашего искусства, — мрачно произнес Пескара.
— Никогда за всю свою жизнь не чувствовал я себя более несчастным, чем теперь. Большинство раненых умирает, и я ничем не могу помочь им.
— Вы уже несколько дней работаете не покладая рук. Сейчас усталость говорит в вас. Мало что еще можно сделать, с остальными справятся и менее искусные лекари. Идите, Бенджамин, вы заслужили отдых.
Солнце сияло, согревая землю; в свежем мартовском воздухе пахло весной. Ледяная альпийская зима ослабила хватку; оживали леса и поля Ломбардии. Бенджамин потянулся в седле и глубоко вздохнул.
— Как хорошо здесь, вдали от зловонных ран и больных животов. Армейская жизнь нравится мне все меньше и меньше, — проговорил он вслух. — Честно говоря, я тоскую по Эспаньоле.
Он уже повернул назад в Павию, когда в холодном весеннем воздухе раздался женский крик. Бенджамин быстро развернул коня и поскакал, на ходу обнажив меч, в сторону ивовой рощи у подножия холма. Обогнув валун, он оказался на небольшой поляне, где увидел двоих испанских аркебузиров, вероятнее всего дезертиров. Они напали на крестьянскую девушку, отбивавшуюся изо всех сил, колотившую и пинавшую своих обидчиков со свирепостью, удивительной для ее хрупкого сложения. Один из нападавших держал ее за руки, а другой пытался стянуть с нее яркую рубашку, в то время как она яростно упиралась и извивалась. Он уже спустил панталоны и, по всей видимости, готов был начать свое позорное дело.
— Грязный ублюдок, с тобой ни одна сука не станет спать, — прошипела девушка и вцепилась белыми крепкими зубами в руку человека, державшего ее. Вскрикнув, он на мгновение отпустил ее, но тут же занес мясистый кулак, чтобы ударом успокоить бесенка.
Солдаты, поглощенные своей собственной маленькой войной, не увидели Бенджамина, Он поднялся на стременах над одним из обидчиков и приставил холодный клинок к его шее.
— Я не сделал бы этого, если бы вы не распускали руки. Солдат судорожно дернулся, выпуская девушку, которая сильно лягнула другого ногой, попав прямо в то, что едва не стало орудием насилия. Из горла его вырвался клекот похожий на предсмертный, и он упал на бок, схватившись рукой за пах и истекая семенем.