Ночью ленивый забрался в дом мастерового мужика, взвалил на себя мешок муки, а когда стал выходить из дома, тут и попал в ловушку.
Возвращается хозяин домой и видит ленивого в ловушке.
«Выпусти, — взмолился вор, — век тебе служить буду». — «Выпущу, ежели перед односельчанами признаешься, что все эти годы их обворовывал».
Делать нечего — пришлось тому признаваться.
— Сраму-то сколько было?.. — протянула Мария.
— Не без этого… Вот и Лешке захотелось, чтобы его стыдили.
— Мама, я больше воровать не буду никогда в жизни, — сказал Алексей. — А краденое отнесу обратно и попрошу прощенья.
— Дай бы ты, бог! — протянула мама.
Больше никто из нас в жизни ничего чужого не брал без спроса.
Однажды, когда речь у нас зашла об отце, который в то время находился в больнице, мама рассказала нам такую историю:
— Корбинский купец Ананьев раз встретил возле нашей деревни двух мальчиков. Ему захотелось над ними попотешиться.
«Спляшите, дам по двугривенному».
Один из мальчиков умел плясать и не стал долго думать — сплясал и тут же получил обещанную монетку.
«А чего же ты стоишь истуканом? Или деньги тебе не нужны?» — спрашивает купец у второго мальца.
Тот плясать не умел, но был сообразительным: «Я могу показать только одно коленце». — «Ну кажи».
Мальчик быстренько прибавил дырку на своей штанине и ткнул пальцем в голое колено. «Вот, смотрите…»
Находчивость мальчика понравилась купцу. «Ну, молодчина! Ну, молодчина! — хлопая по плечу, улыбаясь, хвалил он мальчика. — На вот тебе целый рубль».
— Кто же был тот сообразительный мальчик? — спросили мы у мамы.
Она улыбнулась:
— Так, поди, и сами догадались?
— Не отец ли наш?
— Кто же, как не он…
Мама всегда говорила об отце с уважением. От отца, между прочим, мы тоже о матери не слышали никогда плохого слова. Верно, они очень уважали друг друга и потому даже намеком боялись испортить это чувство.
«Как-то она теперь? Постарела, верно? Ведь под старость каждый год значит очень много».
Вспомнил я и про своих братишек и сестренок. Вспомнились все обиды, которые пришлось им нанести. Особенно терзался я своим поступком в отношении к брату Ивану. Ловили мы с ним рыбу на Эное. Мне тогда было, может быть, лет восемь, брату — шесть. И вот на удочку Ивана клюнул лещ. Широченный, желтый. Вытащив рыбину на берег, он отцепил его с крючка, но удержать в руках не сумел, и рыбина с высокого крутого берега плюхнулась обратно в воду. В тот жаркий солнечный день рыба клевала очень плохо. Время уже клонилось к вечеру, а в наших торбах пока лежало только по нескольку маленьких окушков да плотиц. А без рыбы домой возвращаться просто не имели права. Потому что в тот год хлеба у нас было мало и мы питались одной рыбой. И вот я со злости, что брат упустил такую добычу, двинул его удилищем, да так сильно, что оно даже сломалось.
— Не буду я больше с тобой рыбалить! — закричал брат и, бросив удочку, побежал к дому.
Я все же уговорил его остаться со мной. Но после этого случая между нами уже той близости, что раньше, никогда не было.
Может быть, этот неприятный и неприглядный поступок мой повлиял на дальнейшее мое поведение, все время заставляя сдерживать себя.
Рыбы-то под вечер нам наловить удалось, поймали даже форели, но есть не пришлось.
А случилось это вот как.
Следующее утро было солнечным. Через раскрытое настежь окно в дом струился ласковый прохладный ветерок. Вся наша многочисленная семья сидела за завтраком. За столом у каждого свое место, закрепленное в первый наш самостоятельный присест за него. В красном углу сидит отец. По правую и левую руку от него, плотно прижавшись друг к другу, мы, три брата и две сестры. Место матери с краю стола перед самоваром, непременным атрибутом застолья, но пока ее место свободно — она хлопочет возле печи. Присмиревшие, мы ждем, когда мать вытащит рыбник.
За столом тихо. Ждать всегда тяжело, и мама это понимает.
— Кабы от меня это зависело, — разводит она руками, уже в который раз сняв заслонку и поглядев в печь. — Чего сегодня пирог не румянится?.. — Она тяжело вздыхает, садится на лавку и, сложив на коленях руки, направляет взгляд куда-то вдаль.
Но вот в очередной раз мама открывает заслонку в печи и улыбается.
— Наконец-то! — с радостью произносит она, деревянной лопаткой вытаскивая румяный рыбник.
От него идет сытный и приятный дух. Ведь такое, чтобы рыбник был из белой муки да с форелью, случается весьма редко. А какое это объедение! Пропитанный рыбьим жиром и солоноватый, рыбник не идет в сравнение ни с каким другим кушаньем.
Вот мама сейчас выложит рыбник на стол, отец разрежет его, как он это делает всегда, и, положив перед каждым по кусочку, скажет: «Ешьте, дети!» Но на этот раз получилось по-иному.
Не успела мама вытащить рыбник из печи и положить перед отцом, как в дом вошли трое ребятишек: девочка и два мальчика.
— Подайте, горемычным погорельцам милостыньку, — сказали они в один голос, поклонившись.
— Милостыньку?! — переспрашивает отец, оглядел застолье, вынес рыбник и отдал ребятишкам.
— Нате, нате, милые, кушайте на здоровье, — сказал он со слезами на глазах. Потом повернулся к столу и как бы стал оправдываться перед нами:
— Ладно, дети… Мы уж как-нибудь чайком сегодня обойдемся… Поймите, дорогие, не мог я иначе…
— Да что уж там… Все правильно, — сказал я.
И еще вспомнилось.
С вечера я дал себе задание встать пораньше. Завтра, в воскресенье, утром у нас была назначена встреча с бывшими одноклассниками в Корбеничах. С некоторыми из них я не виделся три года. Но, поздно вернувшись с рыбалки, я уснул лишь на утренней зорьке. Когда же проснулся, солнце в чистом небе стояло уже высоко. «Проспал, засоня!» — выругался я, натянул на себя штаны и метнулся в избу.
Мама хлопотала возле печи. Отец, сидя за кухонным столом, намазывал топленым маслом теплые пироги.
— Я же просил вас разбудить меня на зорьке, — упрекнул я родителей.
— Мы тебя пожалели. Сегодня же воскресенье, думали, пускай поспит, — как бы оправдывался отец.
— Рубашка-то, мама, готова?
— Да не успела я, сынок… К Лене отнесла. Сейчас сбегаю к ней, может, уже…
— Я сам.
Отец заулыбался в усы:
— Иди, иди, мать. А ты, — обратился он ко мне, — сам будешь, когда женишься…
— Чего это? — не понял я.
— Попросишь свою, скажем, Марфу: «Принеси-ка мне с изгороди онучи», а она тебе в ответ: «Не барин, принесешь и сам». Понял?
— Ты это из своего опыта?
— И из своего тоже… Хотя скажу, сын, ежели бы тебе досталась жена вроде нашей матери, счастливым человеком был бы.
Мама от этих слов будто расцвела. Со счастливой улыбкой пропорхнула по избе, как бы показывая: «Глядите, дети, вот я какая!» И скрылась за дверью.
Я достал утюг, загрузил его углями.
— А ты, Ваня, ботинки ему почисти, — распорядился отец.
— Он пускай своим делом занимается, — сказал я. — Сам же говорил, я не барин…
Давно я уже заметил, что чем больше мы взрослели, тем реже отец повышал на нас голос, приказывал, как раньше, а больше просил, даже порой советовался с нами.
— Как вы думаете, — однажды обратился он к нам во время обеда, — кому раньше будем справлять сапоги — Ване или Марии?
Большинство из нас сказали — Марии. И он, очень довольный, ответил: