С заходом солнца мы вернулись в деревню.
— Спасибо тебе, малец, за компанию, — передавая мне кошель, сказал он.
Я опешил:
— Как это? Вы мне даете всю рыбу?
— Да, бери. Я знаю, у вас хлеб кончился. Пускай мать высушит и на Хмель-озере поменяет на зерно… Бери-бери! У меня дома рыбы навалом.
Вот таким добрым и человечным мне и запомнился дядя Яша Медведев.
Сокровенное
На второй день после моего приезда в Нюрговичи мама простыла и слегла в постель. Мы всполошились, предлагая ей то лекарство, то чай с малиной…
Через несколько дней ей стало полегче, но на улицу выходить она еще боялась. Мы с племянником Колей сходили за ольховыми чураками, и я, устроившись на дворе возле дровяника, принялся мастерить шкатулку. Опыт в этом деле у меня уже был. А натолкнул на эти поделки меня один товарищ. Однажды я был у него и увидел красивую, изготовленную из кусков фанеры, шкатулку. Кручу в руках и любуюсь.
— Да вот несложная вещица, а ведь самому и не сделать, — сказал хозяин квартиры, будто дразня меня.
— Отчего же? Не боги же горшки обжигают.
— А ты вот попробуй и увидишь, что руки-крюки, — как бы щекотал он мое самолюбие.
— Попробую!
— Попробуешь? Ну-ну, пробуй… Потом не позабудь только показать мне свое изделие.
И так увлекся этим делом, что в каждый приезд к матери в Нюрговичи делал по нескольку заготовок, которые доделывал уже дома. Я даже постарался перефорсить того неизвестного мастера — и делал шкатулки из цельного куска ольхи. Лучше этого дерева для поделок трудно найти в наших лесах. Оно имеет свой приятный красноватый цвет, а сердцевина — даже своеобразный рисунок. Инструментом у меня были топор, долото и ножик, которыми я владел еще с детства.
Вышла ко мне и мама, закутанная в толстый шерстяной платок, в зимнем пальто и в валенках. Она присела на осиновый толстый чурак. Слово за слово, и мы разговорились. Поговорили о том о сем. Потом вдруг мама стала рассказывать о себе. Вначале я подумал, что услышу уже известное, но чем дальше она рассказывала, тем я больше убеждался, что многое слышу впервые. Может быть, все это она до поры до времени держала в себе, потому что все это было ее сокровенное. А теперь посчитала, что настало время высказать все это. Я отложил заготовку.
— Вышла замуж я в эту семью, — рассказывала она, — уже не молодой по тем временам — на двадцать втором году жизни. А случилось это все потому так, что в нашей большой и многодетной семье я была предпоследней дочерью у родителей. И меня оберегали, считая все еще девчонкой. Хотя в лес на повал послали и молоденькой еще. Да и верно, родителям свои дети всю жизнь кажутся молодыми. Вот тебе скоро стукнет шесть десятков, а для меня ты все еще ребенок. Так и моим родителям казалось. Не говорю, женихи ко мне стали присватываться уже с шестнадцати лет. Но родители мои и слышать не хотели о замужестве. «Что вы пристали к ней? — бывало, отвечает очередному свату отец. — Она еще у нас ребенок». А я сидела и помалкивала. Тогда ведь не сейчас. Против родителей не скажешь лишнего. Да я и сама за тех женихов выходить не хотела, у меня жених свой был, твой отец. С ним мы познакомились еще до германской войны. Из себя ничего, красивый. Одет просто, но всегда аккуратно. С людьми вежливый, обходительный. Он мне с первого раза понравился. После третьей встречи он и сказал мне: «Сватать сей осенью приеду». Я ответила: «Приезжай». Но свадьбы сыграть не удалось: взяли его на войну. И уж поженились после гражданской.
Памятная была свадьба. Пока мы из Корбенич вечером ехали домой, по всей дороге молодежь жгла снопы соломы. И мы ехали по огненному коридору. Красотища была!
Думалось, что словно в этом огне сгорает вся твоя прежняя жизнь и с порога женихового дома начнется новая. На крыльце встретили нас твоя бабушка с родным дядей Федором Кулаковым, деда твоего в то время уже в живых не было. Он рано помер. Благословили нас. Тут же на крыльце девушки песню нам спели. Потом я всех родственников, начиная с матери мужа, потом тетушек, дядевьев, сестер его, братьев одарила подарками: кому дала полотенца, кому рубашки… Затем свадьба уселась за стол. Горланили песни. Голоса звонкие. Хорошая свадьба была! Очень!..
Вот так моя жизнь замужем и началась, — мама опять задумалась, смахнула слезу. — А замужем-то всякого натерпелась: и хорошего и плохого. Правда, нечего зря говорить, плохого видела меньше, чем хорошего. Спасибо твоей бабушке, старушке Анисье, человеком хотя и строгим была, но добрым оказалась. Мужьи братья ко мне тоже относились хорошо. Особенно младший из них — Егор. Спасибо ему. Да и после он был ко мне и к вам добрым. Чуть что, сейчас же на помощь бежит.
Ну вот, прошла шумная свадьба. Потом прошла суббота, воскресенье. Меня в эти дни чуть ли не на руках носили. «Не хочешь ли того, этого?» — спрашивали все, начиная от мужа, кончая сестрами его. И я думала: вот попала в дом! Житье, верно, будет у меня — рай. И напрасно пугали замужеством. Все зависит от людей, а не от привычек… Так думалось мне. Я даже в эти дни и не заметила, что домишко совсем ветхий у моего мужа и топится он по-черному. И что все стены прокопченны. И что в избе вечно пахнет дымом… А во время свадьбы я всего этого и не заметила, была как в угаре. Но вот наступил понедельник. Заснула крепко после двух суток свадебной кипотни. Да и до свадьбы, считай, недели две, покамест прощалась со своими подружками, каждый вечер толковали с ними до полуночи. Так что поспать-то надо было, чтобы досыта выспаться. А тут только заснула, и трясут меня. Слышу, чей-то голос призывает: «Вставай, засоня, на работу пора!» А я глаз открыть не могу, словно веки слиплись воедино. Наконец-то кто-то растолкал меня. Отец твой стоит уже одевшись и тихонько поколачивает меня по щекам. Кое-как с его помощью оделась, вышла на улицу, а как дошла до дому и не помню, на ходу спала. Слышу сквозь сон чей-то женский голос пеняет твоего отца: «Ну и жену себе отхватил, на ходу спит!» Слышу, шутит отец твой им в ответ: «Выспится, проснется. Век же спать не будет». Потом как умылась, поела чего и пошла снопы молотить на гумно, тоже не помню. И как молотила все утро, тоже не помню, все будто во сне делала. А за завтраком снова заснула. Руку протянула за щами да так ложку и оставила в них. Как потом вечером на постели оказалась, опять не помню. Проснулась я уже на следующее утро, как петухи загорланили, сама. Отец твой спрашивает у меня: «Что ты в прошлые сутки наработала?» — «Какие сутки?» — спрашиваю. «Так мы же с тобой уже третьи сутки живем», — смеется. И рассказывает, что и как я делала. Мне и стыдно и смешно. «Ну и ну, — качаю головой. — Вот так бабу себе взял. Морочиться со мной будешь». — «Что поделаешь, раз уж опростоволосился», — смеется. «Так ты, пока не поздно, отправь-ка меня домой». — «Нет, — отвечает, — мне такая, какая ты есть, хороша». И не могу обижаться. Держал он меня справно. Дружно мы с ним прожили, — мама опять всплакнула, вытерла мокрые глаза концом платка и продолжала не торопясь.
А спервоначалу замужем-то трудно пришлось. Я тебе уже говорила, что дома меня оберегали от лишней работы. Мама у меня хотя с виду сухая была, но женщина жилистая. На здоровье никогда не жаловалась. И работящая. Окромя ее еще старшая сестра Катя в семье была. Она, пожалуй, в один год со мной замуж вышла. Тоже охотница работать. Так вдвоем они меня и оберегали от лишней работы. К печи, пожалуй, и не подходила я. Стряпни тоже никогда никакой не готовила. Правда, вышивать да шить я научилась рано, с малолетства. Ту работу всю жизнь люблю. Ткать тоже спозаранку меня научили. Спасибо за это маме. А вот стряпничать не научилась. А тут как-то через неделю, как замуж вышла, свекровушка моя, твоя бабушка Анисья, заболела. Легла и лежит — не встает. Наступило воскресенье. Надо калитки печь. Такая уж у нас в деревне привычка. Хоть все сусеки подмети, а на сканцы муки собери да калиток напеки… Встала я еще далеко до петухов, приготовила теста. Это-то я сумела сделать, у мамушки высмотрела, да и немудреное дело-то. А вот слушай, что у меня дальше получилось… Приготовила я тесто, наделала комочков, взяла скалку и начала катать. Сканец у меня рвется. Мучалась целое утро и ни одного сканца не приготовила. И плакала-то я, и поойкала-то я, и маму-то бранила, что не научила меня простому делу. И себя-то за косу дергала, стыдила. Делай что хочешь, как не умеешь, так вдруг не научишься. Делать нечего, подошла к свекрови. Так, мол, и так, мама, у меня сканцы не получаются… Старушка пробурчала что-то себе под нос да стала здыматься с постели. Я уже и обрадовалась, как в избу вваливается по каким-то делам Дарья, мужья сестра. Подходит к печке, а там угли уже погасли, а у меня еще не у шубы рукава. «А я к вам горяченьких калиточек есть забежала — накормите». — «Да вот…» — развожу я руками, и со стыда у меня лицо загорается. «Что же ты такая безрукая замуж-то выскочила?» — скалит снова зубы. «Да вот такая уродилась», — плачу. «А раз такая, так вот куды дорога. — Берет меня за рукав и подводит к двери. — Катись к своей мамушке!»