Тут хрястнули рядом сучья. Видит Лука: перед ним медведиха. «Добрый Мец Ижанд, не ты ли это?» — «Угадал парень, — отвечает медведиха. — Все время около. Раз даже комариком сидел у тебя на руке. Укусил больно, а ты даже не спугнул меня. Говори, зачем тебе понадобился?»
Рассказал Лука.
«Уважительный ты парень, — говорит Мец Ижанд. — В лес без спросу не заходил. Не забывал проситься на ночь. Дам тебе молока». Нацедила ему медведиха горшочек и говорит: «А жемчуг найти — я тебе помочь не смогу. Проси у Ведхийне».
Поклонился Лука, поблагодарил — и домой. По дороге опять к старому Еше завернул, рассказал о своей удаче. Спросил о Ведхийне, как найти его. «Это, брат, дело не шуточное. Выдержишь ли?…» — «Выдержу, дедушка, — отвечает Лука. — Наставь только». — «Ладно. Слушай. Ровно восемь недель, день в день выходи к озеру в полночь, на утренней заре, в полдень и на закате. Да все в одно и то же время, да в одном месте. Как придешь, так бросай в воду пясточку табака и корочку хлебца. Ежели все будешь делать как надо, выйдет к тебе старик…»
Было у Луки только «спасибо» от всей души. С тем и откланялся знахарю. По дороге домой завернул к Семену, отдал молоко и стал на озеро выходить.
В последнюю ночь поднялся к Луке человек с длиннющими зелеными волосами и бородой. «Для чего ты меня тут так терпеливо выжидал, добрый парень?» — спрашивает.
Лука свою печаль ему и поведал.
«Так и быть, выполню твою просьбу. Только не вдруг, — отвечает Ведхийне. — Погоди, пока воду затянет ледком. Как затянет, поставь по льду кругом озера стаунки на рыбу. Каждый ровно через сто сажен. Сделай это за одну ночь. И чтобы без помощников — все сам. Как расставишь стаунки, ровно через сутки сними их. Ежели все сделаешь толково, попадутся тебе щуки с жемчужными раковинами в брюхе. Раковинки доставай, чтобы щуки живы остались. Умудришься — твой жемчуг».
Обрадовался Лука. Поклонился Ведхийне до самых мокрых камушков.
Дома Лука подумал: «Обойду-ка я сперва озеро по берегу и сделаю на деревьях затески через сто сажен. Заодно посчитаю, сколько надо стаунков. Потом наделаю коротеньких колышков. Озеро встанет, по наметкам и набью те колышки».
Вот затянуло озеро льдом. А на Михайлов день окреп он. Ночью пошел Лука ставить стаунки. На наживу было у него ведро носары [4] загодя приготовлено.
Пошел он на другой день проверять. Поднял первый стаунок — ничего. Второй — то ж. То ж и в третьей лунке. Пригорюнился. Идет к четвертой. Глядь, а там щука. Прыгает, не дается в руки. Тут будто кто шепнул ему, а Лука повторил: «Не пугайся ты. Отдай мне жемчужную раковину, я тебя и отпущу с богом». Только он эдак молвил, щука и выплюни на лед раковину.
Руки у Луки трясутся. Открывает ножичком раковину. Видит: жемчужина. Совсем от радости потерял голову. Шутка ли — две горсти жемчужных раковин наковырял. Как раз на бусы. Той же ночью насадил их на нитку, а утром — к отцу Фени. Так, мол, и так…
Семен глаза выкатил. Нюхает молоко медведихи, бусы пальцами мнет, на свет разглядывает. «Да, — говорит, — прыткий ты парень. Только это, брат, еще не все…» — «Как так не все?!» — удивился Лука. «Пустяк один остался…» — «Какой пустяк, говори скорее!» — «А такой… Феня твоя посажена у меня на чердак. Ни дверей, ни окон там нет, окромя лаза из родительской спальни. Да и тот на замке. А ты вот изловчись да надень ей на шею бусы. Уж тогда считай, что твоя она. Сроку тебе на то — суточки. Понял?..» — «Как не понять», — опустил голову Лука. Будто во сне от Семена вышел. А у Семена-то своя думка была: выдать Феню насилу за мужика аж из самого Тихвину. Тоже богатенького. Аккурат следующим днем собирались дело уладить.
Ну, вышел Лука, куда идти — сам не знает. Только привели ноги опять к тедай мезю. [5] Послушал его старый Еша, говорит: «В том помочь может один Коди Ижанд [6] Семенова дома. Да не с руки ему тебе помогать. Ты рассуди: живет он за самой теплой печкой в доме. А печи хозяин топит. Что ж ему супротив идти, ежели хозяин на дрова не скупится. А Семен богатый, дров не жалеет. Так-то… придется тебе, парень, отступиться…»
С горя Лука едва ноги домой приволок. Мать аж за сердце схватилась. «Сыночек, что с тобой? Никак новая напасть?..»
Рассказал Лука, облегчил душу.
«Что ж, сынок, Еша прав. Коди Ижанд своим хозяевам покорный, — говорит мать. — Только ежели Феня тебя любит, то уж, верно, сиднем не сидит. Уж точно. Стал бы ее Семен на чердак запирать. Ты вот что, тайком проберись в Семенов дом, а там уж как бог даст, да как голова подскажет…»
Поцеловал Лука мамушку за совет, прилег отдохнуть, подумать.
Только засумерилось, он уложил бусы в Фенин шелковый платочек, пошел. Пробрался в сени, схоронился под лестницей на чердак: мол, будь что будет.
До полуночи простоял, с ноги на ногу переминаючись. Вдруг слышит: у него под ногами кошка заныла. Видно, впотьмах хвост ей прищемил. Поднял он ноги, кошка шмыг по лестнице вверх. Тут чуть слышно раздался мышиный голосок: «Кто ты, спаситель мой?» — «Я Лука», — отвечает он тихо. «A-а, знаю, ты Фенин жених. Она меня утром тоже спасла, из мышеловки выпустила. Уж как убивается Феня по тебе, знал бы!.. Помогла бы вам, да где мне такой махонькой…»
Тут-то и стукнуло Луку в голову: «Кому же еще и не помочь, как не тебе, — говорит. — Затащи своими ходами нитку бус к Фене. Пускай она наденет их да отца зовет. А ему пускай скажет, что это Лука надел. Сумеешь?» — «Это-то я сумею!» — обрадовалась мышка.
Шмыгнула она в норку, только бусы по маховому пазу торкнули.
Стоит Лука на прежнем месте, прислушивается. Вдруг скрипнули половицы, свет в дальней комнате зажгли. Тут Лука не будь дурак ноги в руки — и к дому.
Не успел он дух перевести, как за ним от Семена бегут. Так, мол, и так… ждет вас всех хозяин сегодня к обеду.
Так-то и добыл Лука свое счастье. Любовь на замок не упрячешь, верно я говорю? — Максим весело рассмеялся, заворачивая лошадь к нашему дому.
…Весь следующий день показался мне на удивление долгим. С утра помогал матери убираться. Потом возил навоз на колхозное поле. Уже к вечеру вили с отцом веревки. И чем бы ни занимался, не отпускало меня смутное тревожное предчувствие. И вместе с тем то и дело вспоминался бедный Лука из сказки Максима. И не просто Лука, а будто он — это я. Поставить же Машу на место Фени не хватало духу. Мысли начинали путаться, я чувствовал, что краснею. Зато сладко думалось о завтрашнем дне. Как никогда раньше хотелось, чтобы поскорее наступило утро и можно было бы бежать в школу. Там, я думал, лишь увижу Машу, тревога моя сразу растает. Как вчера, когда мы вышли на крыльцо школы, и растаяло мое нелепое чувство вины…
Вскочил я с первыми петухами.
— Куда в такую-то рань? — окликнула мать.
— Дежурным назначили.
— Вечером-то не говорил… Поешь хоть.
Наскоро перекусив остатками праздничных блинов с брусникой, я выскочил из дому.
В школе я был часа за полтора до звонка.
Тетя Лиза, уборщица, топила печи.
— Никак мне помощника ветром надуло, — сказала она громко прозвучавшим в пустом коридоре голосом. — Давай-ка разливай чернила по чернилкам.
Начали подходить ребята. Обстукивали на крыльце ноги, шумно возились, хлопали дверьми.
Скоро и звонку греметь. Держа его за «язык», тетя Лиза уже прохаживалась по коридору, то и дело раздавая добродушные подзатыльники гомозившейся малышне.
С жестяным звоном загремел звонок.
Первым — урок географии.
Иван Андреевич отметит в журнале отсутствующих.
— Кто скажет, что с Машей Антоновой?
— Заболела, — отозвался Витька Комлев. — Мать ейная поутру забегала к нам.
— Не «ейная», а ее.
— Я и то говорю, — пробубнил Витька.
— Ты, Комлев, снесешь ей домашнее задание. Не забудь.
— Ла-адно.
«Заболела, — горячо вертелось у меня в голове, — заболела… Тогда в озере искупалась — и нипочем, а тут — заболела… Но почему Комлев? При чем тут Комлев?!»