Раздались выстрелы. Ночные звезды вспыхнули на лобовом стекле. Я выжал полный газ. Держа трепещущую кошку — Нюрку на коленях, я выбил мощным корпусом «роллс-ройса» железные витые ворота и вылетел на роковой простор…
Не знаю, сколько продолжалась эта гонка… На въезде в столицу нашей Родины — увидел башню, надпись — телецентр. Со скрипом тормознул «роллс-ройс»: встречающие поклонились и провели под руки на второй этаж: «Ну, наконец-то прибыли!»
ОБОЗРЕВАТЕЛЬ
Меня намазали тяжелым гримом, покрыли белилами-румянами раскормленные щеки, изящно взбили хохолок и посадили за круглый столик. Светили ослепительные лампы и растопляли грим. Тяжелые мослы, нахрапистые глазки придали мне неистребимо советский вид. На маленькой табличке значилось: международный обозреватель Хмырев.
Я закрепил микрофон, нажал на кнопку: «Поехали!» На экране появилась физиономия (моя): опухшая, но бодрая. Я начал: «В текущем 83-м вопросы «першингов», то бишь евроракет, стояли в центре наших мирных ини…» — блевотный ком встал в горле, я поперхнулся, вырубил акустику, отхаркал ком, потом врубил акустику, договорил свой текст и выбежал в фойе. Там выдавали копченые сосиски для комментаторов и дикторов центрального ТВ. — Ну как ты, Хмырев? — Я не ответил.
Схватив кулек, линяя вонючим потом, трусцой на выход. Швейцары отдавали под козырек. «Жигуль» стоял у входа, готовый к бою и смертной пляске. Я плюхнулся, завел мотор, задумался… Так, значит, время — 6.20 вечера. Да, еще можно. Да, еще можно успеть, скосив небольшое расстоянье по Аршинке, рвануть к блядище, пробыть там полчаса, и — брысь домой, к кастрюле, к деткам, как ни в чем не бывало, с постной миной… а впрочем, можно и на дачу. Магическая альтернатива!
Автомобиль помчал как зверь. По улицам: Жигалина, Сюсю-рина, Вольнова. Помчал сквозь мрак и непогоду. Последней предперестроечной поры. И наконец домчал… Я выругался, протер стекло. На указателе — Сосновка: 10 километров.
Сосновка — генеральский дачпоселок. Стоит там двухэтажная домина, доставшаяся мне — обозревателю — от тестя — генерала Куева. Хорошее укрытие: от «першингов», от баб и от начальства.
Нажал на газ. Густой туман мешал ориентации в пространстве. Свернул направо, начал прыгать по ухабам. Потом застрял в колдобине. Настала тишина. Хотел было сражаться, бросить под колеса куртку, ну а потом раздумал. Открыл портьеру: кругом — морозный лес. Чуть-чуть морозно. Достал из «дипломата» водку, хлебнул и мигом успокоился. Подумал: о гнусная, о гнусная, о гнусная пора… Но одному, в лесу, с воронами и гулким эхом — отменно коротать даже оное.
Пошел куда глаза глядят. Вернее, в предполагаемую сторону Сосновки. Шагалось бодро, пары «московской» вихрились в непутевой голове, и слово «першинг» стучало в оттопыренных ушах.
Так шел я с полчаса. Английские штиблеты обросли коричневым повидлом, носки промокли, однако бодрости я не терял. Лишь бормотал: «Ну где же, бляха-муха, Сосновка?» Сосновки не было, лишь темный ноябрьский лес да карканье ворон.
ПОДМОСКОВНЫЕ ВЕЧЕРА
…И в тот момент, когда я вовсе отчаялся найти дорогу, увидел просвет. Громадные деревья расступились, передо мной — в вечерних синих сумерках — какое-то строенье, похоже, дача. И свет в окне… какой щас год?
Я подошел к забору, табличка: «Злая собака, кусается». Предельно тихо отворил калитку. Овчарка-Лида на меня не прыгнула. Сидела в конуре, сипя роняла пену, поблескивала красными глазами.
Скрепив дыхание, взошел я на крыльцо, толкнул входную дверь. Меня обдало светом и теплом. За самоваром — громадный лысый тип, по пояс голый, и с ним две молодые бабы в неглиже. Стол был заставлен водкой и закуской.
— Садись, будь гостем! — Я сел. Марина налила стакан, а Роза пододвинулась. — За встречу! — Я выпил. Сивушный спирт прошел волной по пищеводу и шибанул в мозги. Окраска мира изменилась. Теперь смог ясно разглядеть: две молодые. И их пахан. Лицо сомнительной профессии по кличке Мотя.
— Скажи, — сказал пахан, — откуда будешь?
— Издалека.
— А родом кто?
— Я — представитель русского дворянства в изгнании.
Девчонки прыснули, но Мотя сказал им «Ша!» Допрос продолжился.
После 2-3-го стакана пришлось признаться: «Я — член антисоветского подполья, я заслан в СССР, чтоб продолжать борьбу».
— За это — выпьем!
— У нас, воров, особые законы, — сказал пахан, — и по законам этим мы живем. А кто закон нарушит, так мы того попробуем пером. А первый наш закон — уважить гостя.
— Вот эту вот не хочешь поиметь? — Приятель-Мотя был серьезен. Сидел, громадный, вытирая пот со лба. С плеча и до запястья шла надпись: «Смерть сукам!» Не дожидаясь ответа, он взял за волосы соседку, поставил на четвереньки перед печкой. На толстых ягодицах ее наколото: «Бери, пока не сдохла!»