— Шестнадцать? С отвисшей грудью, с ребенком и в непонятном одеянье… ну и дела!
И вот — я взял ее, немытую, пропахшую мочой и кислым молоком, поставив на четвереньки, на глиняном полу… Кричал ребенок, мотались ее сиськи, но это только усиливало ощущение секса в подземном царстве. А эта красавица без возрасту и племени… она не издавала ни звука, вела себя как партизанка… Я застегнул мотню и выдохнул: «О-кей!»
В дверь постучались: «Ты слышь меня, Махрюткова? Пойдешь на общее колхозное собранье?» Она не отвечала, но в бледных невыразительных глазах я уловил смертельный страх… подобие движения — мол, убирайся…
Вошел. В смазных яловых сапогах, покуривая «козью ножку», картуз заломлен лихо, на глаз свисает кудрявый чуб: «Откуда будете, товарищ?»
— Я издалече, из постперестроечной эпохи… — Ну да, да что-то духом от тебя чужим разит. Я думаю, что ты, знай, офицер, ты — сучья кровь… и оттого к тебе пощады не будет… Вставай! — и я увидел наставленный в живот наган.
Мы шли перед глазами всей деревни: я — в спортивном костюме «Адидас», кроссовках «Найки», с заложенными за спину руками. За мной — с наганом наизготовку — зампредседателя колхоза «Красный путь» Шухаев. На деревенской площади — плакат: «Закончим посевную 343-го — досрочно! Засыпем в закрома сверх плана!»
Допрос был короток: «Откуда, вражья кровь?» — «Из Западной Европы». — Вредитель? — На все сто. — Хотел поджечь амбар? — Вот этой зажигалкой, — и я достал потертый «Ронсон». — Тогда считай, пришла пора. Поставить тебя на точку нулевого замерзания.
Ударом под зад меня втолкнули в часовню — покуда не приедет из района уполномоченный Нарофоминского ОГПУ Веревкин. Я обернулся: углы загажены и надписи — отборным матом. Я сел на пук соломы, задумался.
— Откуда, сударь? — седой старик подполз ко мне, представился. — Философ Занудрин. Степан Антоныч. Я — видный представитель религиозной русской мысли. А вас как величать?
— Аркадий Пидерзон… Скажи-ка лучше, видный представитель, не есть ли Россия средоточие всех самых темных сил истории?
— Ну что вы, батенька… — прокашлялся профессор, — как раз наоборот… Россия — светлое и тихое дитя… однако — поддается соблазнам и искушениям.
— Мне кажется, — продолжил я интересующую меня тему, — в России не сложилась аристократия, элита духа, и оттого — здесь доминирует фальшивое понятие «народ». На самом деле
— биомасса, безличное начало. Нам не хватает отбора духовных кадров… духовных кадров, закрепленных впоследствии культурой.
Профессор Занудрин недовольно ковырял в ноздре и что-то бормотал. При этом он шевелил большим корявым пальцем, выглядывающим из рваного ботинка.
— Могут ли русские управлять собой? — продолжал я эту опасную тему. — Вопрос актуальный. При ослаблении власти — будь то царской или коммунистической — они впадают в раж, становятся неспособны к самоорганизации. — На что профессор, вытащив большую синюю соплю, которую он растер об стенку: «Мягкость и отзывчивость русского может показаться бесхребетностью одновременно. Рассеявшись как дым, как сон, охранительный панцирь царизма оставил живую плоть русского народа не защищенной ничем, даже обычной кожей. О, как рдеет и рвется эта плоть! Обломилась потуга, обнажилась суть…»
На что я ответил негодующе, вспомнив 1992-й год: «Да, обнажилась суть и вылезла, бляха-муха, не ракета — как символ воли торчащая, а задница вонючая, из-под драных порток… Вот в такое время мы и живем почти всегда…»
В ответ на это профессор Занудрин присвистнул, подошел ко мне вприсядку, вытягивая два толстых красных кукиша, затем повернулся задом и громко испортил воздух. Закончив сию демонстрацию, он вернулся в свой уголок и заснул мирным сном. Беседа о свойствах русской души закончилась.
Некоторое время спустя загремел засов, с грохотом открылась ржавая дверь и в проеме возник сам оперуполномоченный нарофоминского ОГПУ Веревкин: «А ну, ребята, выходи по одному. Сейчас с контрой разбираться будем…»
Вылезли, жмурясь, на белый свет: я — в костюме «Адидас» и кроссовках «Найки» и профессор Занудрин в широкополой шляпе и рваных ботинках. Оперуполномоченный вытащил из планшетки листок бумаги и зачитал: «За распространение ложных сведений, за сеяние панических настроений, за контрреволюционную агитацию и пропаганду… одним словом, поповский выучка Занудрин и белый провокатор Пидерзон приговариваются к расстрелу, приговор привести в исполнение немедленно. Нарофоминское ОГПУ, 16 августа 33-го года».